Но разве на Центавре был еще кто-либо, более одинокий, чем он? Хотя, в самом извращенном аспекте, он вовсе не был одинок. С ним был страж, наблюдавший за ним, изучавший его, следящий за ним, никогда не оставляющий его в покое. Он служил постоянным напоминанием о его грехе. И, благодаря стражу, дракхи также всегда были с ним.
Но это было не все.
Еще были голоса. Голоса его жертв, взывающих к нему, протестующих против своей участи. Это были те, кто принял свою смерть, крича и рыдая, совершенно не понимая, почему это случилось с ними. Они тоже были здесь, постоянно напоминая о себе.
Вполне возможно, что из всех жителей Примы Центавра Лондо был наименее одиноким. Но это вовсе не смягчало положения, в котором он оказался. Не было никого, никого, кому бы он смог поведать о своих проблемах. Он не сомневался в том, что, сделав это, обречет эту личность на смерть. Он жил в окружении других, но никого из них не мог подпустить близко к себе. Ему придется удалить от себя тех, кто хорошо знал его.
Хуже всего будет с Виром. Вир, который, шаг за шагом, прошел рядом с ним весь этот ужасный путь, который предостерегал Лондо против этого падения во тьму. Лондо не слушал его, но Вир был прав. Возможно, именно поэтому Лондо и не слушал его: знал, что Вир прав и не хотел его слышать его слов.
И Деленн. После того, как он произнес речь, когда они прощались, Деленн шагнула вперед и так посмотрела на него, что он внутренне содрогнулся, подумав, вдруг она способна увидеть зло, примостившееся на его плече.
— Ваш путь отныне скрыт от меня, Лондо, — сказала она. — Вас окружает тьма. Мне остается только молиться о том, чтобы вы смогли найти дорогу к свету.
Когда она произнесла это, он снова подумал о мече, клинок сиял перед его глазами даже ярче, чем раньше. Свет, играющий на клинке, был таким чистым и верным, манил его. Это был путь к спасению… если только он выберет его.
Он направился к храму, как и говорил. Один… но не в одиночестве.
Он принял все регалии и возложил на себя обязанности императора и теперь почти физически ощущал прикосновение меча к своему горлу. Он почти слышал шаги смерти, чувствовал чистую радость освобождения. Он может освободиться от этого, освободиться от ответственности, от всего. К тому времени, когда он начал свой долгий марш обратно во дворец, солнце уже клонилось к закату. И в душе он знал, что это будет последний закат, который он видит. Его решимость была сильной, как никогда, сейчас он был абсолютно уверен в своем решении.
Он чувствовал, что принял верное решение. Хорошо. Он сделает самое лучшее, на что он сейчас был способен, хотя то, что оставалось в его силах, даже отдаленно не напоминало что-нибудь хорошее. Просто пора выйти из игры.
В эту ночь он сидел на троне, и тьма будто наступала на него. Богатое убранство, сверкающий мраморный пол, роскошные гардины и огромные декоративные — но, тем не менее, выглядевшие внушительно — колонны. Казалось, все в этом зале нашептывало о былом величии Примы Центавра. Но, несмотря на призрачные тени прошлого, которые всегда присутствовали здесь, он чувствовал странное умиротворение. И внезапно ощутил, как страж шевельнулся на его плече.
Возможно, эта тварь понимала, что он что-то затевает, но не знала точно, что именно.
Казалось, тени движутся вокруг него. Лондо посмотрел по сторонам, пытаясь выяснить, не скрывается ли где-нибудь поблизости дракх, наблюдающий за ним. Но здесь никого не было. По крайней мере, ему так показалось. Но он мог ошибаться…
— Я сошел с ума, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я довел себя до безумия.
Он позволил себе мрачно пошутить по этому поводу.
— Может быть, это и было их конечной целью. Интересная мысль. Превратить.
Приму Центавра в руины просто ради сомнительного удовольствия свести меня с ума. Стрельба из пушки по воробьям. Если уж им так хотелось довести меня, гораздо проще было на недельку запереть меня в комнате с моими бывшими женами.
От этого любой свихнулся бы.
К его удивлению, ему ответил чей-то голос:
— Простите, Ваше Величество?
Он обернулся в своем кресле и увидел мужчину, стоящего около дверей, его взгляд, обращенный на Лондо, выражал вежливое любопытство. Худой, как палка, с аккуратно уложенным, но невысоким, волосяным гребнем. Это было прямым оскорблением центаврианских стандартов, ведь обычно высота прически указывала на положение в обществе, которое занимал центаврианин. Однако это могло быть жестом подражания императору Турхану, который публично выражал презрение данной традиции и стригся короче, чем самый распоследний простолюдин.
Некоторые полагали, что император Картажье поступал так же, дабы показать, что он сохраняет тесную связь со своим народом. Другие считали, что он делал это, чтобы просто досадить окружающим. В любом случае, прецедент был создан, и нашлись желающие ему подражать.
Хотя, что касается центаврианина, нарушившего размышления Лондо, то вовсе не прическа привлекла внимание императора. И даже не его накрахмаленная и отглаженная форма, которую он столь щегольски носил. Нет, внимание Лондо привлекла его манера держаться. Он был полон рвения… но какого-то нездорового рвения. Вир, например, источал рвение с того самого момента, как появился на Вавилоне 5. Это было желание понравиться, одно из наиболее приятных качеств Вира. А этот тип… он похож на стервятника, который сидя на ветке, наблюдает за умирающим, и мысленно торопит его, чтобы полакомиться его телом.
— Дурла… не так ли? — спросил Лондо секунду спустя.
— Да, Ваше Величество. Капитан Вашей гвардии, назначен на эту должность покойным регентом, — он слегка поклонился, — который и дальше готов служить вам, Ваше Величество, если на то будет ваша добрая воля.
— Мою волю сейчас вряд ли можно назвать доброй, капитан Дурла. Мне не нравится, когда нарушают мое уединение.
— Со всем уважением, Ваше Величество, но я не думал, что вы здесь одни. Я услышал ваши слова и подумал, что вы с кем-то разговариваете. Согласно протоколу, никого не должно быть в этой комнате с вами в столь поздний час… и я подумал, что обязан проверить, не напал ли на вас кто-нибудь. Почтительно прошу Вас простить меня за то, что я нарушил Ваше уединение или причинил какое-либо неудобство.
Его объяснения казались совершенно правдоподобными, но Лондо нутром чуял, что этот тип ему не нравится. Возможно… возможно из-за того, что, ко всему прочему, он говорил именно то, что требовалось, будто Дурла знал, как ему следует говорить. Он никак не показал своих чувств. Вместо этого он сказал именно то, что, как ему казалось, Лондо хотелось бы услышать.
