на это, я все же взял из стола карандаш с линейкой и соединил линиями приблизительные центры больших пятен на полу.
— Надо дверь запереть, — осенило меня! Я повернул ручку замка.
— Если меня за таким странным делом застанут, решат, что у меня поехала крыша. Если, конечно, она и впрямь не поехала.
Я измерил транспортиром углы треугольника. Вышло грубо, с точностью до одного градуса. Треугольник получился равнобедренным с двумя углами приблизительно равными пятидесяти шести градусам и третьим углом равным шестидесяти восьми градусам.
— Если я могу допустить, что я сумасшедший, значит, я здоров. Шизофреник в фазе галлюцинаций и навязчивых образов никогда так про себя не подумает и не придет шизофреник в больницу сам и не скажет, что у него болезнь, — так я успокаивал себя, уже соединяя линиями лоб и локти Иисуса на картине Дали.
Еще до того, как приложить транспортир к картине, я уже подметил, что треугольник, в который вписан Сальвадоровский Иисус, очень похож на треугольник из капель на полу. Чертовщина, мать вашу! Неужели подобны они?
Так и случилось. Подобны. Отложив транспортир, я сел на кровать. Подобны, черт дери. Углы равны вплоть до нескольких градусов. Нарисовать эти поганые треугольники идеально по вершинам я не мог, ведь в обоих случаях не было четких вершин: тут капли, там — локти, голова… Но даже так выходит, что я выплюнул лимонад таким образом, что капли-вершины образовали такой же треугольник как и треугольник, образованный вершинами в виде локтей и головы Иисуса на картине, написанной почти сто лет назад! Что со мной происходит?!
Саид! Точно! Надеюсь, он там один в кабинете…
Я побежал к Саиду. Точнее не побежал, а пошел. Но очень живо. Иду, а сам в голове числа кручу — пятьдесят шесть и шестьдесят восемь.
— Саид, — говорю с порога. Он на меня взгляд поднимает и молчит. Наверное, я странно выглядел в этот момент. Надо успокоиться.
— Саид — говорю еще раз, но потише, — моя просьба покажется необычной… В общем, есть у меня своя гипотеза касаемо Сферы.
Тут я соврал. Я понятия не имею, Сфера ли виновата в моем помешательстве или не Сфера.
— Да, — говорит, — что ты хотел?
— Можешь еще раз открыть в автокаде фаил со съемкой сегодняшней?
— Он открыт.
Я подхожу к нему и склоняюсь над монитором. Он заходит во вкладку со съемкой Сферы.
— У тебя тут, можно сказать, теодолитный ход получился, — говорю, — не мог бы ты мне углы померить между базисами?
— Могу. А в чем смысл? — говорит он, а я смотрю на этот треугольник и уже понимаю, что углы будут такие же, как и у Дали и капель моих.
— Не спрашивай. Просто сделай.
— Хорошо.
Саид выделил курсором две линии соединяющие точки стоянки его лазерного сканера и показал мне поле “угол”: 56°25’30”
Потом выделил отрезки, образующие соседний угол. Я даже не удивился, когда увидел — 56°25’30”
— Ого, — говорит, — как я так с углами подгадал. Равнобедренны треугольник вышел. До секунд! Удивительно. Впервые так.
Саид выделил отрезки, образующие третий угол…
Я не стал смотреть. Отошел от монитора.
— Все нормально? — говорит он.
Я махнул рукой и вышел из кабинета. И так, думаю, теперь это нельзя не включить в парадигму событий. У нас есть три треугольника, на которые пал мой взор. Первый был создан художественным образом, за счет сознания художника прошлого века. Сальвадор Дали показал Иисуса в своей работе в центре полотна в такой позе, что он образует телом своим треугольник. Ладно, это пол беды. Вся беда в другом. Беда в том, что когда-то давно я влюбился именно в эту картину. А на этапе проекта полета решил, что неплохо бы украсить ей свою комнату в ракете.
Дали не мог знать о нас, когда рисовал… Я не мог плюнуть так… Саид не мог поставить свой сканер, чтоб…
Можно сослаться и на случайность, да, но с тем же успехом мартышка, хаотично бьющая по клавиатуре, напишет “Войну и мир”!
Предположим, что я сошел с ума и вижу какие-то структуры, которые не должны никак выделяться из общего фона для нормального человека. Хорошо. Я увидел три геометрические структуры — три треугольника. Они все оказались с одинаковыми углами, насколько, конечно, это можно было измерить. Это мое помешательство? Нет, это объективная информация. А с чего я взял? Надо с кем-то это обсудить! Прямо сейчас. С Саидом? Нет. С Рутом! Стив — врач. Психиатр. Мы с ним ближе всего общаемся. Но он все равно будет обязан доложить обо мне на Землю и команде.
Гречкин решил пока не рассказывать о своих треугольниках. На следующий день из-за грозы Мингли поменял очередность исследований и вместо моря Кракена команда отправилась к пещерам, а после по плану снова Сфера. Поехали на буровой. В кабине как раз было место для пятерых пассажиров — двоих спереди и троих сзади.
Первая настоящая ночь на Титане, которая продлится практически Земную неделю, приближалась. Сегодня был последний светлый день — спутник Сатурна медленно поворачивался “спиной” к Солнцу и сумерки с каждым часом сгущались все сильнее. Небо приобрело темно оранжевый цвет.
Та сторона Титана, на которой находилась база, постепенно отворачивалась не только от нашей звезды, но и от Земли, и для того, чтобы связь с родной планетой не пропала, сегодня, после изысканий, команда должна запустить небольшую ракету с ретранслятором, который будет летать по орбите и передавать сигнал на Землю.
Буровая остановилась недалеко от огромной пещеры шириной, на вскидку, метров сто и высотой метров тридцать, уходившей во тьму горных пород. Космонавты стояли возле этого зловещего инопланетного грота, который, словно громадное чудовище, разинул пасть, готовясь заглотить людей.
Метановый дождь хлестал по скафандрам, а гром гремел, казалось, прямо над головой. Юра держал в руках коптер с системой LIDAR для создания трехмерной карты пещеры, остальные — оружие.
Космонавты включили налобные фонари и зашли под каменный свод. Погрузившись во тьму метров на двадцать, Гречкин остановился. Остальные члены команды разбрелись осматривать местность. Лучи фонарей бегали по каменным стенам, до куда только могли дотянуться.
— Далеко не расходимся, — скомандовал Мингли, — друг друга из виду не теряем!
Поверхность этой пещеры сильно отличалась от поверхности земных пещер. Она казалась более гладкой, без сталагмитов, растущих в виде конусных столбов со дна, без валунов всевозможных форм, которые надо было бы перелезать, без сужений и расщелин, через которые пришлось бы протискиваться. Вместо всего этого пещера грандиозным туннелем уходила вглубь
