Пауза. И с новой силой:
— И ты, Хуан, несмотря на свой ум и силу, ноешь, как последний хлюпик?
Я молчал.
— Да ты рвать должен! Рвать и метать! Молнии из глаз! С твоими способностями можно каудильо быть, не меньше! А то и капитаном! А он, видите ли, из-за мокрухи плачет!
— Ты не знаешь, каково это, убить безоружного, — вяло начал сопротивляться я, но слишком вяло. М-да, неплохой концерт напоследок. Для протрезвления мозгов.
— Ты сам сказал, он был наркобароном! Сказал?
— Ну, сказал.
— Хуан, поверь, в этой сфере не бывает невинных. Они все виновны, все повязаны. Деньгами. И если кто-то из них кого-то убивает, это всего лишь передел денег, вот и всё.
Твой наркобарон перешел кому-то дорогу, более крутому, более сильному. Но этот сильный такой же бандит, и у него так же руки в крови по локоть. И в свое время его так же кто-то уберет. Нет в этой среде агнцев божьих. Поверь, я знаю. Мой жених из эскадрона, я много чего знаю и много чего повидала.
Так что хватит ныть. Ешь и бери себя в руки. — Она повернулась и поставила тарелку с разогретыми мясными полуфабрикатами, от которых шел ароматный пар. — Понимаю, все мы люди, каждый имеет право на минуту слабости, но МИНУТУ, Хуан! А не почти недельный загул. Это все, что я могу сказать, и все, что могу для тебя сделать.
— …В конце концов, ты знал куда шел, Хуан, — подвела она итог. — Знал, что тебе придется делать, чем заниматься. Так откуда такие нежности? Кончай хандрить и берись за ум. Я уже сказала, в бандах не все поголовно тупые отморозки. И ты, если захочешь, когда-нибудь свой эскадрон возглавишь. Если не будешь ерундой заниматься и по подонку убиваться.
— Спасибо. — Я встал и притянул ее к себе, нашел сзади застежку платья. За неимением другой одежды она вновь облачилась в него. — Спасибо тебе. За всё!..
— Ох, Хуан! Опять?
— Только не говори, что не хочешь!.. — посадил я ее на колени и уткнулся в волосы. Она возбуждала меня. Дико. И я ничего не мог с собой поделать.
* * *
Окончательно проснулся я так же на лавочке, но в Центральном парке. Дело шло к полудню, голова раскалывалась. Меня больше не трогали, но оглядевшись по сторонам, понял, почему — на соседней лавочке сидела красноволосая.
Увидев, что я встал, поднялась, подошла. Протянула бутылку с прозрачной жидкостью. Я залпом выпил, почти не почувствовав вкуса.
— Сейчас полегчает, — улыбнулась она.
Действительно, через пару минут полегчало, головная боль унялась. Но земля запрыгала — видно, это было что-то спиртосодержащее, и она не сняла проблему, а лишь отсрочила ее решение.
— Можно присяду?
Я отсел ближе к краю и хлопнул на место рядом с собой. Она грациозно присела — в ее движениях промелькнуло нечто знакомое, виденное мною в манерах другой аристократки, так же сидевшей со мной на лавочке в Центральном парке.
— Нам нужно поговорить.
Такая преамбула не понравилась. Я поежился, примерно представляя, что происходит.
— А мы с тобой сейчас не разговариваем?
Она замялась.
— Я не об этом. Я хочу поговорить на скользкие для тебя темы.
— Ну, говори, — хмыкнул я.
— Хуан, не думай, я хочу помочь тебе. Ты не безразличен нам. Всем нам.
Пауза.
— Почему ты нас ненавидишь? — Она повернулась, но глазами встречаться не стала.
— Вас? — Я сделал удивленное лицо.
— Не конкретно нас, тринадцатый взвод. Корпус вообще. Вчера ненависть лилась из тебя, словно желчь. Так не должно быть, и я хочу…
— Помочь мне, — перебил я. — Я понял.
— И не надо ехидсва! — обижено вскинулась она. Точнее, играя обиженную. — Это ведь важно. Мы не хотим тебе зла. Ты стал для всех… Своим, и твоя ненависть…
— Понял. — Я усмехнулся, покачал головой. Голова соображала еще плохо, но я делал все возможное, чтобы делать это с наименьшими потерями. — Что ты предлагаешь? Вот так взять и не злиться на вас? Не получится.
— Сразу — нет. Но ты попробуй найти корень проблемы. Задай себе вопрос, почему так происходит, и попытайся ответить. Вот увидишь, твою ненависть ответ разочарует.
— Катюш, чтоб сказать это обязательно было «вести» Паулу? Не могла сказать сама, в лицо?
Моя красноволосая напарница стушевалась, заблымала ресницами. Но, видно, получив указания, обмякла и успокоилась.
— Ты бы не стал с ней разговаривать, — перевела она услышанное, говоря от собственного имени. Ну, хорошо, хоть чистым передатчиком не работает, уважает себя. — Не готов к беседе. А как ты догадался?
Последний вопрос, видимо, исходил от самой Паулы — Катарина бы такую глупость не спросила. Я мило улыбнулся.
— Паулита, ты живешь развлечениями. Мальчиками, девочками, стрельбой, единоборствами, оружием. Даже корпус для тебя одно большое развлечение. И несмотря на незаурядный ум и способности, склонностей к анализу, попыток психологических копаний за тобой замечено не было. Да, ты хочешь помочь, но у тебя свой предел.
Она опустила голову. Я улыбнулся.
— И не обижайся. Я все понимаю.
Кажется, получилось. Не обиделась. Отлично, теперь поговорим с «ведущей».
— Катюш, ты ведь это специально устроила, да? Испытание кровью?
Пауза.
— Да, — пробормотала Паула, работая на два фронта.
— Знала, что я не смогу ударить. Не в данный момент, не сразу после устроенного вами противостояния. Потому приготовила это испытание именно сейчас, подкорректировав мой возможный отказ прицелами винтовок «виолончелисток» — чтоб наверняка. Да?
Вновь пауза.
— Да.
— Зачем?
Паулита долго вслушивалась и решила все-таки побыть чистым передатчиком — слишком большой и содержательный шел объем информации.
— Мне не понравился твой настрой, Хуан. Твои мелочные детские обиды, подколки на каждое сказанное слово, выпендреж. Показная развязанность. Это детский сад, Хуан. А нам надо работать, и работать серьезно.
Я, действительно, сделала именно так, чтобы сорвать тебя с петель, чтобы все твои обиды вышли наружу. Чтобы один раз переболел и успокоился.
Ты успокоишься и сам, со временем. Но обиды останутся. И будут наслаиваться одна на другую. Так я повторю вопрос: почему ты нас ненавидишь? Ответь на него, вслух, и, надеюсь, поймешь, что это на самом деле детский сад.
Паула помолчала.
— Видишь, я не давлю. Ты должен сделать это сам, и ты достаточно умный мальчик, чтобы такое осилисть.
Я усмехнулся.
— Знаешь, это твоя исключительная черта — ты никогда не давишь. Но на самом деле ты лишь не заставляешь ничего делать прямо, а только подводишь манипулируемый объект к тому или иному решению. Принимает же его он сам, и пенять, следовательно, тоже должен только на себя. Здорово, правда?
