— Кто?
— Кто-то ведь лишил тебя веры, ведь ты во что-то верил раньше?
— Никто и никогда меня ничего не лишал. Они помолчали. Закалве первый прервал паузу.
— Ну, а ты во что веришь?
— Я верю в то, что вокруг нас. — Кай скрестил руки на груди. — Верю в то, что ты видишь, находясь в «колесе обозрения»… в то, что мы увидели бы сейчас на экране, будь он включён, хотя это зрелище отнюдь не единственное, во что я верю.
— И всё-таки… можешь ты это назвать одним словом, Кай? — попросил он.
— Пустота. — Губы Кая скривились в подобие улыбки, плечи нервно шевельнулись. — Я верю в пустоту.
Он рассмеялся.
— Это очень близко к «ничему».
— Не согласен с тобой, — возразил Кай.
— Для большинства это выглядит так.
— Позволь рассказать тебе одну историю.
— Это обязательно?
— Не больше чем для тебя слушать её.
— Ладно… всё равно, лишь бы убить время.
— История, кстати, правдивая. Впрочем, это не имеет значения. Существовало одно местечко, где к вопросу о наличии у человека души относились очень серьёзно. Много людей, колледжи, университеты, города и даже страны постоянно обсуждали эту проблему и смежные с ней темы.
Примерно тысячу лет назад один король-философ, которого считали мудрейшим человеком на планете, заявил, что эти вопросы отнимают у человечества слишком много сил, которым можно было бы найти более достойное применение. По его приказу для окончательного завершения дискуссии были приглашены самые умные мужчины и женщины. Чтобы собрать всех, кто пожелал принять в этом участие, потребовалось немало лет. Ещё столько же отняло опубликование всевозможных трактатов, книг, каковые появились в результате обсуждения. А король тем временем отправился в горы, дабы в одиночестве очистить свой разум. Вернуться он собирался тогда, когда спор иссякнет и будет оглашено окончательное решение. Прошли годы, прежде чем король-философ и самые умные люди встретились. Правитель выслушал всех, кому было что сказать о существовании души.
Пришлось ему опять покинуть суетный мир, чтобы обдумать услышанное, и спустя год король объявил, что ответ опубликует в многотомной книге. Были открыты два издательства, и каждое выпустило по большому и толстому тому. В одном на каждой странице повторялась одна и та же фраза: «Душа существует», в другом — »Душа не существует». Надо отметить, что на языке этого королевства каждая такая фраза состояла из одинакового количества слов и даже одинакового количества букв.
Люди внимательно перелистывали страницы книг в надежде найти ответ на вопрос, ключ к разгадке, тщетно пытаясь увидеть что-либо другое, кроме этих фраз. Напрасно! Обратились к королю, но тот дал обет молчания, и только кивал или качал головой, когда его спрашивали о чём-то, что касалось управления государством. Если же речь шла о душе, правитель никак не реагировал на подобные вопросы. И опять начались бесконечные споры, было написано немало трактатов, так или иначе касавшихся этой проблемы…
Через полгода после выхода в свет этих двух томов появились ещё два, но на этот раз издательство, которое напечатало книгу, начинавшуюся с фразы «Душа существует», изменило своё утверждение на диаметрально противоположное. Другое же издательство теперь сообщало на страницах своего тома: «Душа не существует». Так теперь происходило каждые полгода. Король дожил до глубокой старости, и при его жизни было издано нескольких десятков томов. Когда он уже лежал на смертном одре, придворный философ положил по обе стороны от него по экземпляру книги, надеясь, что голова короля склонится в момент смерти в ту или иную сторону и тогда станет ясно, какому выводу правитель отдаёт (или, точнее, отдавал) предпочтение. Но король умер, глядя прямо перед собой, и голова его осталась неподвижно лежать на подушке.
Книги издаются вот уже тысячу лет, до сих пор являясь источником нескончаемых споров и…
Он поднял руку, останавливая рассказчика.
— У этой истории есть конец?
— Нет. — Довольная улыбка появилась на лице Кая. — Нет. Но в этом как раз и вся соль.
Он пожал плечами, встал с кресла и направился к двери.
— Но если у чего-то нет конца, — крикнул ему в спину Кай, — то это ещё не значит…
Плавно закрылась дверь лифта. Оставшийся в комнате отдыха человек, не отрываясь, следил, как пополз к центру корабля индикатор движения кабины.
— … что нет решения, — тихо закончил Кай.
Прошло полгода вахты, перемежаемой сном и молчаливым участием в бесконечных спорах двух приятелей. Он находился в кабине лифта, наблюдая, как медленно вращается вокруг своей оси оставленный в центре кабины фонарик. Его он оставил включённым, погасив всё остальное освещение. Крошечное пятнышко света двигалось по стене кабины так же медленно, как часовая стрелка. Почему-то он вспомнил прожектора «Стабериндо» — как далеко они теперь отсюда! Непонятно, что заставило его решиться снять шлем (иначе — покончить с собой), но почему-то руки медленно потянулись к зажимам.
Избавиться от шлема в вакууме — непростое занятие, состоящее из нескольких, различной длительности, этапов. Он начал постепенно готовить скафандр и загадал, наблюдая за перемещением света, происходящим по мере движения фонарика: если луч упрётся ему в глаза — нет, в лицо, нет, в любую часть головы, то он остановится. Если нет — снимет шлем и умрёт. Он позволил себе роскошь дать воспоминаниям нахлынуть и захлестнуть его с головой, в то время как его руки методически открывали один зажим за другим. «Стабериндо» — огромный металлический корабль, застывший в камне (и каменный корабль, застывший в воде), сестры Даркенза и Ливуэта — так вот из чего, оказывается, он слепил то имя, под которым скрывался сейчас! И Закалве, и Элетиомел — ужасный, Элетиомел…
Скафандр загудел, пытаясь предупредить, что его хозяин делает что-то очень опасное. Пятнышко света находилось всего в паре дюймов от его головы.
Закалве — спросил он себя, что значит эта фамилия для него? Что она значила для кого угодно? Любой на его родине закивает в ответ: Закалве, как же — война, знатная семья. Кому-нибудь известно и о трагедии, постигшей эту семью. Он снова увидел этот стул — маленький и белый. Закрыл глаза, чувствуя горечь во рту. Затем открыл… Осталось всего три маленьких зажима, два, один, а затем быстро повернуть… Фонарик в центре кабины смотрел прямо на него, ярко сверкая линзой. Послышалось тихое, едва слышное шипение. Металлический корабль, каменный корабль и этот стул… Он почувствовал, как на глаза у него наворачиваются слёзы. И другая рука поднялась к груди, где под многими синтетическими слоями скафандра и тканью белья над сердцем был маленький сморщенный шрам, которому минуло два десятка лет — или семь десятков, смотря как измерять время.
