Как я потом узнала, королева была не просто супругой короля, она была хранительницей его спокойствия. Пока муж занят государственными делами, она старалась быть в курсе, возникающих временами среди подданных, конфликтов, разногласий, приходилось порой усмирять тех, кто был недоволен волей короля, прекращать распространение слухов, которые могли бы пошатнуть единовластие в королевстве, следить за компетентностью лиц, обслуживающих её семейство и гостей. У неё было много дел, но, даже отдавая меч сыну, она не собиралась избавиться от своей ноши, по крайней мере, до тех пор, пока королевич не изберёт себе супругу. Я могла не беспокоиться за безопасность Иштера, ведь кроме недремлющего ока матери он всегда будет находиться под защитой Дарьяна.
Иштер принял меч со словами:
− Отныне ты мать моя и имя твоё Вирока. Да, будет так!
− Да, будет так! – согласилась королева и присоединилась к мужу.
Глядя на них, я невольно поражалась тому, какими порой бывают красивыми и похожими друг на друга семейные пары. А эта – будто специально создана, чтобы быть обличённой королевской властью и с достоинством выдерживать испытания, выпавшие на их долю.
Вдруг тишину разорвал орган. Его торжественные звуки полились откуда−то сверху громким волнующим водопадом и вскоре заполнили весь зал.
Двери в зал вновь распахнулись, и на пороге появился слуга в синей ливрее, который нёс в руках на уровне груди алую подушку с алмазной короной, подогнанной по размерам к голове королевича.
Иштер повернулся. Орган умолк.
Слуга поравнялся с бывшим королём и замер в неподвижности. Фроуд осторожно поднял ладонями корону и возложил её на голову сына. Часть алмазов оказалась скрыта под светлыми кудрями, но это обстоятельство не мешало их граням излучать искры под ярким светом люстр.
− С этого часа волею Великого Дарьяна, я расстаюсь со своим именем, и являюсь единым и полновластным властелином Дарьяндеса! – возвестил молодой король.
− Да, будет так! – в один голос крикнули подданные и склонились на одно колено, опустив головы. Каждый, даже женщины и дети, даже его мать и отец, брат и я.
Все встали только, когда королевич взошёл на трон.
Я догадывалась, о чём он думал, сидя на троне. Сейчас будет бал и ему предстоит осчастливить своим вниманием одну или несколько девушек, подарив им танец. А их было так много, словно они цветы на выставке. Причём кроме платьев на них ничего не было, ни единого украшения, даже волосы не убраны в причёски, в отличие от многих дам в возрасте.
Заиграла музыка. Первыми закружились в танце балерины, стоявшие во время церемонии в передних рядах. Они кружились и на ходу подхватывали за руки приглянувшихся им кавалеров, приглашая их присоединиться. Те, скрывая за улыбками смущение, выходили из толпы и начинали танцевать. Вскоре к ним стали присоединяться остальные, но уже не дамы приглашали кавалеров, а наоборот.
Подолы длинных платьев с шуршанием скользили по мраморному полу, заглушая шаги профессиональных танцоров, не позволяя им сбить с ритма всех остальных.
Нацтера успела пригласить на танец одна из балерин, а мне, честно говоря, танцевать не хотелось, и потому я направилась к выходу, стараясь избежать столкновений с танцующими парами. На выходе я оглянулась: трон был пуст. «Новоиспечённый» король кружился в паре с симпатичной блондинкой в розово− жёлтом платье. Бывшие король и королева затерялись в толпе. Я лишь раз заметила чёрные, как смоль волосы Вироки и светло−русые Фроуда. Блеск, посыпавшейся сверху конфетти, скрыл их от моего взгляда.
Коридор был пуст.
Ноги мягко и бесшумно ступали по зелёному ковру, ведущему, кроме основного приёмного зала, в банкетный. Я прошла мимо открытой двери банкетного зала, заметив краем глаза суетящихся вокруг многочисленных столов слуг. Они меня не заметили. Нос успел уловить ароматы приготовленных для праздника кушаний, и я вспомнила, что с утра у меня во рту не было даже маковой росинки. Но это было последнее, о чём я думала в тот момент. Больше всего мне хотелось незаметно выйти из дворца и найти орланер.
Только бы найти орланер!
Странно порой бывает, когда внезапно появляется навязчивая мысль, не выполнить которую, кажется, просто нельзя. И у меня засела одна такая мыслишка: «Хоть, что, но я должна идти в пещеру Дарьяна!».
Будто на зло на стоянке не оказалось ни одной способной летать техники. И к подземному ангару я напрасно прибежала: охранная система не поддавалась ни на какие уговоры.
Пришлось идти пешком. Точнее бежать. Не хотелось, чтобы моё отсутствие было замечено и вызвало беспокойство.
У подножия горы я остановилась, чтобы отдышаться. Вид выбитых в ней ступней, уходящих по наклонной поверхности вверх, вызвал у меня сердечный спазм. Мне их ещё придётся преодолеть!
Пересилив несвойственный мне страх, я стала по ним взбираться. Главное забыть, что с них можно упасть. Преодолев последнюю ступень, я подошла к пещере. Дарьян действительно ждал: может меня, может ещё кого−то, а может, всего лишь проветривал свою пещеру… не знаю. Во всяком случае, сверкающие ворота были открыты, и ничто не мешало мне войти в Храм.
Оставив за спиной яркий свет, я оказалась в голубоватом сумеречном тумане. Туман окружил меня со всех сторон сразу, как только я прошла вглубь пещеры на несколько шагов. Я остановилась. Идти куда−либо было бессмысленно.
− Дарьян, ты звал меня или мне почудилось? – выкрикнула я, слыша, как мои слова превращаются в шёпот и гаснут, словно вода, впитываясь в песок.
− Я ждал тебя, − прошептал из тумана шуршащий голос.
Я приготовилась его слушать, но вместо этого во мне проснулось ясновидение, и взору предстали физические воплощения других частей моей божественной души.
Энтония Крозейронеп прогуливаясь верхом на молодом, но капризном сумчатом страусе, вдруг не удержалась, когда тот резко отпрыгнул в сторону, и упала, почти с двухметровой высоты. Для её возраста это падение оказалось фатальным, а мужа, как всегда не было рядом…
Страус – полуптица, полузаяц, удивлённо остановился, лишившись всадника и нахохлившись, жалобно скуля, принялся склёвывать крупных насекомых, пытавшихся устроить себе жилище в складках её пестрого костюма. Это было всё, что он мог сделать для своей хозяйки.
Энтония была ещё жива. Она понимала, что смерть неизбежна, и даже удивлялась, что не чувствует боли.
Глаза её были открыты, но свою Чоги она различала с трудом. В сердце закралась жалость: бедное, несчастное животное! Муж наверняка убьёт его, когда догадается, что произошло. Лучше бы он её сейчас бросил, ушёл в степь и одичал. Пока не поздно…
Вокруг тихо. Ни единого звука не доносилось до её ушей. Но она знала, что это не так. Просто она сама ничего не слышит. Перелом позвоночника, сотрясение мозга и ещё, бог знает, что… Чувствуется лишь, как сердце стучит. Неровно, медленно, с трудом приноравливаясь к постепенно снижающемуся давлению крови. А её всё меньше – она струей льется из разорванного о камни бедра и груди, проткнутой острой, словно пика веткой. Она не дышала. Хотела вдохнуть воздуха, но не могла. В последний момент ей это удалось, но хлынувшая носом кровь, стала пределом её стараний. Она содрогнулась в агонии, успев услышать, где−то далеко – там за стеной темноты, возникшей перед её открытыми глазами, капризный плач Лексо − самого младшего из её детей и умерла.
Я опешила, увидев смерть Энтонии. Я словно была внутри этой женщины и умирала вместе с ней. Это было ужасно, и ощущение потери, появившееся сразу после показа «видеоклипа», оказалось настолько мощным, что я потеряла дар речи.
Воспользовавшись моим замешательством, Дарьян показал мне другую не менее страшную картинку.
Гроза. Тучи тяжело ползут над верхушками деревьев, окрашивая небо в свинцово−синий цвет. Ослепительные вспышки молний разрезают их, сопровождаясь оглушительными раскатами грома.
Но дождя нет. Ураганный ветер, завывая, скручивает по спирали деревья. И надо же такому случиться, чтобы молния ударила в тонкое, едва державшееся корнями за землю, деревце. До того, как пошёл сильный дождь, пожар успел уничтожить несколько сотен гектаров, высохших от небывалой засухи джунглей.
