– Подождите, командир! – донесся по связи чей-то испуганный голос.
– Нет. Мистер Тамаров, проверьте каюту двести восемнадцать.
– Нам ничего не нужно. Только улететь отсюда! Запасов воздуха нет, это ловушка! Возьмите нас с собой! Я с трудом встал на ноги:
– Черт бы вас всех побрал! Сдавайтесь, или мы прикончим вас! Считаю до пятнадцати! Раз! Два!
– Отправьте нас обратно на станцию! Только выпустите отсюда!
– Три! Четыре! Пять!
– Мы их обнаружили, сэр! Каюта двести двадцать!
– Шесть! Семь! Восемь! Уничтожьте их, мистер Тамаров! Не медлите!
– Есть, сэр!
В голосе пилота звучала тревога.
– Как только они увидят, что терять им нечего, постараются прихватить нас с собой! У них есть еще время прорезать переборки!
– Девять! Десять! Одиннадцать!
– Мистер, не надо убивать друг друга! Выпустите нас!
– Еще три секунды. Мистер Тамаров, сбивайте люк по моей команде. Двенадцать! Тринадцать! Четырнадцать!
– Согласны! – донесся по связи крик. Я опустился в кресло, ноги дрожали.
– Мистер Тамаров, не открывайте огонь, – приказал я, с трудом скрывая волнение. – А вы, – обратился я к бандитам, – положите лазеры на палубу, откройте люк и встаньте в центре каюты с поднятыми руками.
– Хорошо. Вы не расстреляете нас?
– Нет, не собираемся. Слово офицера! Мистер Тамаров, не стреляйте, но будьте начеку.
– Вас понял, сэр. Люк открывается, сэр, я иду…
– Позвольте мне, сэр. – Это был не кто иной, как Вышинский.
Я улыбнулся. Не стоило волноваться за гардемарина, если с ним рядом Вышинский. Алекс в хороших руках.
– Лицом к стенке, подонки! – взревел главный старшина корабельной полиции.
В течение нескольких секунд бандитов схватили и препроводили в секцию восемь. Матросы Вышинского проверили остальные каюты секции семь, но никого там не обнаружили. Алекс с двумя членами команды убрали брусья, заклинившие люки воздушного шлюза, в то время как Вышинский направился к секции шесть – единственной, где еще оставались бандиты.
Один из горняков сдался сразу, как только открыли люк в секцию шесть. Еще двоих обнаружили в пассажирских каютах. Они прикрывались пассажирами, как щитами, но тотчас же сдались, как только появились люди Вышинского.
Когда последняя лампочка на индикаторах закрытия люков загорелась зеленым светом, я с облегчением вздохнул и откинулся в кресле. Голова буквально раскалывалась.
– Восстановите давление во всех секциях.
Вакс нажал на переключатели на моем пульте. Сигналов тревоги больше не поступало. «Гиберния» снова была за герметизирована. Запасы кислорода из наших рециркуляционных камер восстановили нормальный кислородный режим во всех секциях. Я приказал поместить пленных на гауптвахту.
– Дарла, есть повреждения?
– Несколько из моих проводных линий в коридоре сожжены, командир, – ответила Дарла и, помолчав, добавила: – Но ко всем сенсорам есть дублирующие линии.
Запасы воздуха сократились на одиннадцать процентов. Больше никаких повреждений нет.
Все. Слава Богу. Я буквально рухнул в кресло.
– Вам очень повезло! – Пилот, пошатываясь, встал. – Ведь вы могли погубить всех находящихся на борту! Разгерметизируй они корабль, нам бы ни за что не долететь до Надежды с нашими запасами воздуха!
– Вы полагаете, пилот? – Меня охватила апатия, и только злость, притаившаяся где-то глубоко в желудке, придавала силы.
– Опасность была вполне реальной, и мы чудом спаслись. Я требую, чтобы мой протест был занесен в журнал! Слышите, командир! Требую!
Я схватил журнал и сунул ему в руки.
– Ваше требование удовлетворяется. Заносите протест вместе во всеми вашими аргументами.
– Есть… сэр! – Трясясь от ярости, он писал на головидном экране при моем полном молчании, а когда закончил, швырнул головид мне на колени.
Я пробежал глазами написанное.
– Итак, вы считаете, что я пошел на безрассудный риск и подверг смертельной опасности всех находившихся на борту.
– Да! Можно залатать дыры даже во внешнем корпусе, но невозможно изготовить воздух!
– Вы недостаточно ясно выразили свой протест. Вносите исправления!
– Не возражаю! – Он выполнил мою просьбу.
– Отлично. А теперь я напишу вам ответ, помеченный тем же числом, что и ваш протест.
– Грузовой отсек номер сорок один Б, восточный трюм. Груз: 795 емкостей с кислородом и азотом. Пункт назначения: «Шахтер».
Я небрежно бросил головид на пульт.
– В трюмах было достаточно кислорода, чтобы еще семь раз заполнить им корабль.
Пилот уставился на журнал и на свой чертов протест. Лицо его стало серым.
– Пилот Хейнц, вы непригодны для службы на «Гибернии» в качестве офицера. До моего следующего распоряжения освобождаетесь от всех обязанностей, лишаетесь чина и будете продолжать путь в качестве дополнительного багажа, в своей каюте, покидая ее лишь для того, чтобы воспользоваться офицерским туалетом. Вы свободны. Вакс, проводите пилота с мостика.
– Есть, сэр.
– Вы не можете этого сделать!
– Я уже сделал. Вон! – Я взял микрофон. – Лазарет, прошу доктора Убуру после осмотра раненых зайти на мостик.
На корабле уже замеряли прожженные люки, чтобы починить или заменить их, выметали мусор из кругового коридора второго уровня, и на мое ворчливое «продолжайте» никто не обращал внимания.
Так как сражение было жестоким и проходило в вакууме, раненых оказалось немного. Люди либо оставались в живых, либо погибали. Странно было видеть на мертвых, в том числе и трех наших матросах, белую форму Военно-Космического Флота Объединенных Наций.
Обожженный труп Сэнди Уилски лежал в коридоре возле воздушного шлюза. Рот широко раскрыт, в невидящих глазах немой упрек. У меня вырвался стон. Прикрыв глаза, я попытался мысленно переместиться в свою комнату в Академии на Луне.
– Пойдемте, сэр. – Это был Вакс Хольцер, спокойный и, как всегда, заботливый. Он коснулся моей руки, сначала мягко, потом настойчивее, стараясь увести меня. Потом встал между мной и матросами, убиравшими тела, чтобы они меня не видели. – Все в порядке, командир.
– Нет. – Глаза мои горели, щеки были мокры от слез, – Не все Не будь я таким идиотом, ничего подобного не случилось бы. Это я убил Сэнди.
Убедившись, что на нас никто не смотрит, он провел ладонью по моему лбу.
– Все хорошо, командир, – мягко повторил он.
Я с трудом унял бившую меня дрожь.
– Пойдемте, командир.
Пошатываясь, дошел я до лестницы и спустился на третий уровень к гауптвахте. У камер дежурил сам Вышинский.
– Сколько там человек? – резко спросил я.
– Семеро, сэр.
