горлу тошнотой. Пылинки размером со снежные хлопья плавали в лучах света.
— Что это? Вы видели? — произнесла Элизабет.
Да, я видел. Стены были измазаны какой-то вязкой жидкостью, которая засыхала в прозрачную плёнку. Она напоминала слизь из носа, но было такое чувство, что сочилась она прямо из стен. И это ещё не всё. Обои и деревянные панели были изрезаны, словно кто-то исцарапал их ножом… И большим. Эти отметины были повсюду. Неровные царапины, проникавшие до самой штукатурки.
— Что это такое? — спросила Элизабет.
— Я… Я не знаю, — признался я. — Может, сюда на спор забирались дети. Вот и…
Это было слабое объяснение, и я это прекрасно понимал. Но я должен был что-то ответить, и возможно, мне даже удалось бы убедить в этой брехне Элизабет, но тут мой фонарик начал гаснуть. Словно батарейки разрядились, только вот я поставил новые перед тем, как сюда отправиться. Я ударил фонариком по бедру, и свет заморгал и снова загорелся, но оставался теперь тусклым, неярким. И теперь у меня не просто тошнота к горлу подкатила; сейчас все мои внутренности хотели выплеснуться от ужаса наружу. Я схватил Элизабет за руку и дернул её обратно к двери. Я схватился за ручку… Дверь была заперта. Я дёрнул её, повернул несколько раз, но дверь была заперта крепче, чем пояс целомудрия на моей незамужней тётушке. Без шансов.
— Лу…, - начала Элизабет.
Да, я тоже это почувствовал. Мы здесь были не одни. Клянусь, не одни. Здесь было что-то ещё, и я чувствовал, как из темноты к моему горлу тянутся бесплотные руки. Я крикнул Гиббонсу, но тот либо не слышал нас, либо не хотел слышать. В этот момент латунная дверная ручка раскалилась, причём настолько сильно, словно кто-то поднёс к обратной стороне двери паяльную лампу. Я бросил фонарик в соткавшуюся напротив нас тьму, и он во что-то попал. Не знаю, во что. Но что-то густое. Фонарик ударился во что-то с глухим звуком, словно угодил в тыкву. Мы оба услышали сухой шорох, будто по полу тянули изъеденную молью паутину. А затем скользящий звук, словно из стен вылазило с десяток питонов. И запах… Боже, мерзкий, тяжёлый, как хранящееся в сарае органическое удобрение. Сам мрак был неправильным, и я это знал. Он был слишком густым, слишком плотным; он клубился вокруг нас, тёк и сочился, кружил и поднимался.
— Скиталец Тьмы, — произнесла Элизабет, намекая на бредовые записи в дневниках её брата, на существо, притаившееся в полной темноте.
Но вот в тот момент мне не нужно было много доказательств.
Я выхватил свой калибр.38 и выпустил несколько пуль в направлении звука. Выстрелы прозвучали в комнате, как раскаты грома, а во вспышках выстрелов мы увидели нечто большое, выползающее из стены; что-то вроде нитей и веревок из серой ткани, образующих громадную, безымянную фигуру. Я чуть не обмочился. Я схватил Элизабет за руку и бросился к заколоченным окнам. Это существо извивалось, увеличивалось в размере, и мы слышали, как оно ползёт и колышется.
— Свет! — закричала Элизабет. — Оно боится света!
Умная девочка. Я как раз подумал о том же. Я засунул пистолет в карман пальто и начал изо всех сил дёргать за приколоченные доски. А за нашими спинами из темноты поднималась живая громада теней. Было слышно, как она касается стен и потолка, поднимая перед собой большую волну горячего зловония, как вырывающийся из литейной печи воздух.
И тут у меня получилось оторвать одну из досок, и в комнату проникли несколько лучей полуденного солнца, вспоровшие окружающую нас темноту, как острые клинки. Раздался оглушительный визг, словно кто-то наступил на крысу. Очень большую крысу. И вместе с воем тени отпрянули, а я только этого и добивался. Я отшвырнул оторванную доску и принялся за другие, пока всю комнату не залил дневной свет.
Существо исчезло.
На стенах и на полу осталась розоватая слизь, запахом напоминающая свежеразделанного борова. Но на этом всё. Элизабет помогла мне оторвать все доски. Из окна открывался вид на одно- и двухэтажные домики Провиденса. Мы смотрели на здания, узкие дымоходы на крышах, поднимающиеся ввысь деревья и петляющую между ними дорогу. А вдалеке виднелся Федерал-Хилл — множество многоквартирных, собранных вместе домов, словно собранный ребёнком конструктор из кубиков. А на вершине холма тянулась шпилем к небу разваливающаяся Церковь Звёздной Мудрости. Да, мы смотрели именно на то, что повергло Роберта Блейка в пучину безумия.
— Давайте выбираться отсюда к чёртовой матери, — произнёс я.
✲
Следующий шаг я решил сделать в одиночестве.
Я высадил Элизабет у отеля "Корона" на Вейбоссет-Хилл и отправился на Федерал-Хилл. Нужно было осмотреть эту церковь собственными глазами. Конечно, мне хотелось этого так же, как и собственноручно обрубить пальцы тесаком, но… Деваться некуда. Это моя работа. Конечно, я мог солгать и поводить Элизабет за нос, но я был не таким парнем. Может, я и не самая яркая звезда на небосклоне, но если мне платят деньги, я продолжаю честно гореть изо всех сил. Кое-что до сих пор не давало мне покоя ещё с тех комнат на Колледж-стрит, и теперь пришло время со всем разобраться.
Я неплохо знал Федерал-Хилл. Улочки там были старыми, узкими и запутанными, как клубок змей. Я подъехал как можно ближе, а потом отправился пешком. Я видел множество людей на улицах, слышал голоса, говорящие на итальянском и португальском. У подъездов толпились старики, а женщины присматривали за копошащимися в грязи детьми. Над головами хлопало и трепыхалось развешанное на верёвках стираное бельё. В деревянных клетях сидели цыплята и кролики, а торговцы с ручными тележками продавали всё: от столового серебра до жареных сосисок. Но, чем ближе я подходил к церкви, тем меньше мне встречалось народа, и, в конце концов, я остался один-одинёшенек на большой булыжной мостовой перед зданием. Чуть дальше раскинулась небольшая площадка. За ней стояла церковь, отгороженная покосившейся железной и уже ржавой оградой.
Сделав глубокий вдох, я поднялся на насыпь и протиснулся сквозь щель в заборе. Я оглянулся, но не увидел за собой ничего, кроме грязных зданий, обветшалых домов и нескольких любопытных лиц, выглядывавших из окон. Я был сам по себе, и я это прекрасно осознавал. Я пересёк внутренний двор — жёлтый, мертвый и бесплодный; земля под ногами потрескалась, словно я находился в пустыне. Церковь походила на какой-то гигантский кладбищенский саркофаг или усыпальницу, которая поднималась прямо из мёртвой земли. Стены были грязными, заросшими мхом и лишайником, а крыша зияла дырами от бесчисленных бурь. Окна были высокие, стрельчатые
