мой любовник, но упоминать об этом нет необходимости: Терпл достаточно быстро поймет это сама.
– И он хочет попасть на «Феникс»?
– Если вы не возражаете, – снова сказала я. – У совета я уже получила разрешение.
Она улыбнулась.
– Конечно, но я этого не знала. Сейчас роботы укладывают зеркала, поэтому я очень занята. – Она встряхнулась. – Ганс сказал мне, что ваш корабельный мозг уже показал вам в пути вспышку сверхновой…
– Да, показал.
Гипатия прошептала, что Ганс – мозг «Феникса», как будто я не могла догадаться об этом сама.
– И вероятно, вы знаете, как она сейчас выглядит с Земли?
– Да, что-то в этом роде.
Я видела, как она пытается понять, что значит «что-то в этом роде», и решает, что с богачкой стоит вести себя дипломатично.
– Ну, не вредно взглянуть еще раз. Ганс! Телескопический вид с Земли, пожалуйста.
Она смотрела на стену своего кабинета. Стена исчезла, и мы увидели неровное светлое пятно.
– Вот оно. Мы называем его Крабовидной туманностью. Конечно, это название было дано до того, как поняли, что это такое на самом деле, но можно понять, откуда оно взялось. – Я согласилась, что пятно похоже на слегка деформированного краба, и Терпл продолжила: – Сама туманность состоит из газа и вещества, которые сверхновая выбросила несколько тысяч лет назад. Не знаю, видите ли вы, но вон то маленькое пятно в середине – это и есть пульсар. Все, что осталось от звезды. А теперь посмотрим, как все выглядело до того, как звезда стала сверхновой. Реальное время. Вид отсюда.
Ганс убрал туманность, и мы увидели глубокое темное пространство, которое уже показывала мне Гипатия. В пространстве горели мириады звезд, но корабельный мозг добавил увеличение, и появилась одна особенно яркая звезда. «Яркая» не совсем подходящее слово. Это была ослепительная желто-золотистая, несколько расплывчатая и неопределенная точка. И – чего не могло быть: изображение исключительно оптическое, – я словно почувствовала на лице жар.
– Не вижу планет, – сказала я.
– Увидите, когда мы установим все оптические сегменты. – Но тут она спохватилась: – Я забыла спросить. Не хотите ли чашку чая или еще что-нибудь?
– Спасибо, нет. В данную минуту ничего не нужно. – Я смотрела на звезду. – Мне представлялось, она будет ярче. – Голос мой звучал чуть разочарованно.
– Еще будет, Клара. Именно для этого мы и строим пятисоткилометровое зеркало. Сейчас мы получаем изображение, используя гравитационное искажение черной дыры. У нас установлена небольшая камера. Не знаю, много ли вы знаете о черных дырах, но… О, дьявол! – сказала она с явным смущением. – Конечно, знаете. То есть я хочу сказать – вы ведь провели в ней тридцать или сорок лет…
Она смотрела так, будто нечаянно причинила мне сильную боль. На самом деле нет. Я привыкла к такой реакции. Обычно в моем присутствии редко заводят речь о черных дырах, следуя общему принципу: в доме повешенного не говорить о веревке. Но время, когда я оказалась в западне в одной из таких штук, в далеком прошлом. Вдобавок из-за замедления времени в черной дыре оно пронеслось для меня почти мгновенно, сколько бы лет ни прошло Снаружи, и я в этом отношении была не особенно чувствительна.
С другой стороны, мне совсем не хотелось опять говорить об этом. Я просто сказала:
– Моя черная дыра выглядела совсем не так. Она светилась жутким голубым светом.
Терпл быстро взяла себя в руки. Она глубокомысленно кивнула.
– Это свечение Черенкова. Вы были, должно быть, в так называемой обнаженной сингулярности. Эта черная дыра другая. Она завернута в собственную эргосферу, и вы ничего не можете увидеть. Большинство черных дыр испускают очень много видов излучения – не сами, а тот газ и вещество, которые они поглощают. Но эта дыра уже все вокруг себя поглотила. Во всяком случае… – Она как будто потеряла нить рассуждений. Но потом кивнула. – Я говорю о гравитационном искажении. Ганс?
Она не сказала, чего хочет от Ганса, но, очевидно, он смог это понять сам. Звезды исчезли, и перед нами появилось нечто вроде белой туманной стены. Терпл пальцем нарисовала для меня изображение:
• ○ •)
– Точка слева – это планета Крабовидной туманности, которую мы хотим изучить. Круг в середине – черная дыра. Дуга справа – наше зеркало, оно находится в точке, где гравитационное искажение черной дыры дает нам самое четкое изображение. Точка слева от дуги – фокус Кассегрейна в нашем отражающем телескопе. Я не нацеливаю телескоп на звезду Крабовидной туманности – мы стараемся, чтобы она не попадала в камеру, иначе может сжечь всю нашу оптику. Пока понятно?
– Да, – ответила я.
Она бросила на меня еще один оценивающий взгляд, затем сказала:
– На самом деле мы смотрим в зеркало. Нам придется закрыть звезду, иначе мы вообще не увидим планету. Сейчас мы как раз этим занимаемся. Чтобы увидеть планету, нам придется смотреть в прямо противоположном от нее направлении.
Я никогда не могла устоять перед искушением в разговорах с Гипатией, не смогла и с Терпл.
– В течение четырех или пяти дней, – сказала я самым дружеским тоном.
Думаю, тон все же был недостаточно дружеским. Доктор выглядела уязвленной.
– Послушайте, не мы поместили эту проклятую черную дыру в такое положение. Потребовалось два года поисков, чтобы найти дыру в подходящей позиции. Здесь есть нейтронная звезда, которую мы можем использовать. Конечно, было бы гораздо лучше наблюдать с орбиты: это дало бы нам для наблюдения восемьдесят дней, но все дело в этой нейтронной звезде. Она не сможет дать нужное увеличение, потому что не обладает массой черной дыры и, следовательно, гравитационное искажение будет гораздо слабее. Так мы разглядим гораздо больше подробностей в черной дыре. А потом, – добавила она, – понаблюдав отсюда, переместим все приборы к нейтронной звезде. Конечно, если это будет возможно.
Она имела в виду: если я соглашусь за это заплатить. Ну, вероятно, соглашусь. Основные суммы за оборудование уже выплачены. Просто нужно будет выплачивать им жалованье в течение еще восьмидесяти лет, а никто из них много не получает. Меня в этом убедила Гипатия.
Но пока я не собиралась давать согласие. И, чтобы отвлечь Терпл, сказала:
– Мне казалось, мы сможем наблюдать отсюда в течение тридцати дней.
Она смотрела мрачно.
– Наблюдать на радиочастотах. Именно для этого мы строим сетчатую тарелку. Но, оказывается, с планеты не идет никакое искусственное радиоизлучение, поэтому нам понадобились зеркальные пластины, чтобы превратить изображение в оптическое. Это отняло у нас три недели, которые мы могли бы использовать для наблюдений.
– Понятно, – сказала я. – Никаких радиосигналов. Значит, там
