В дверь постучали.
Вошел Майкл Тамаров в мятом спортивном костюме с непричесанными волосами. Он боязливо на меня посмотрел.
Мое лицо было бесстрастным:
– Зашел за одежкой?
– И поговорить с вами.
– В этом нет необходимости.
Он без приглашения уселся в кресло напротив моего стола:
– Я совсем запутался, мистер Сифорт.
– Да уж. – Мой голос был жестким.
– Думаю, у меня крыша едет… иногда. Я хотел поговорить об этом с папой. Он понимает это… понимал. – Его кулаки сжались. – Понимал.
Он был так похож на отца, что у меня кольнуло в сердце. Однако Алекса больше нет. Он никогда больше не поговорит с сыном. Никогда во всю оставшуюся жизнь Майкла не проникнется его тревогами и заботами. У меня не оставалось иного выбора, как сказать, довольно грубо:
– Теперь ты остался один и сам себе хозяин.
– Я, сам? – Щеки его стали влажными.
– Конечно. – Я взял мобильник. – Позвать кадета, чтобы он помог тебе собраться?
Он не сдерживаясь заплакал. Я ждал, пока он успокоится.
– Куда мне надо отправляться?
– В Киев, полагаю. – Майкл не ответил, и я продолжал молчать. – Если ты только не попросишь меня взять тебя обратно.
– А вы бы взяли? – почти прошептал он.
– На этот раз – только если будет решение судьи об опеке.
При согласии матери и его самого это можно было организовать.
– Почему?
Как сделать так, чтобы он понял?
– Мы – семья. Арлина, Фити… Мы особым образом относимся друг к другу.
– А я не часть этого.
– Ты часть, когда живешь с нами. Шаги в холле. Заглянул Филип:
– Я не мешаю?
– Да, мы тут… Нет, погоди. Ты можешь помочь. – Я поманил его к себе, потом выкатился из-за стола, чтобы оказаться рядом с ребятами. – Помнишь, когда тебе было шестнадцать и мы так же говорили?
– Еще как помню, – вспыхнул он.
– Надо, чтобы Майкл кое-что понял. Не попробуешь ему объяснить?
– Если я должен. – Филип закинул ногу на ногу и в задумчивости надул губы. – В тот год я доставил папе немало хлопот. Мы боролись, и он почти никогда не давал мне спуску.
Я открыл было рот, чтобы возразить против этого несправедливого утверждения, но решил промолчать. Сам же просил его поговорить с Майклом.
– Отчасти это было из-за того, – продолжил Филип, – что я слишком уверился в своей правоте, которая делала излишними правила вежливости. Я разрабатывал план ухода из дома… Слушай, если ты не считаешь нужным даже взглянуть на меня, почему я должен с тобой говорить?
Майкл вскочил как ужаленный.
– Прошу прощения. Я не имел в виду… – Он скрестил руки, обняв самого себя. – Продолжайте. – Мальчик беспокойно взглянул на Филипа.
– На чем это я остановился?.. Я был готов уйти из дома. Обнаглел до того, что сказал папе, чтобы он вызвал солдат. Он сказал, что не будет этого делать. Я назвал его… – Фити сделал глотательное движение. – Я назвал его лжецом, сказал, что на самом деле он не позволит мне уйти. «Я помогу тебе собраться, – сказал мне папа. – Дам тебе бутербродов на обед и провожу до ворот. А после I этого ты будешь предоставлен самому себе».
В кабинете стояла тишина.
– Он усадил меня – как раз туда, где сидишь ты, точно, – сказал, что живет только ради меня и мамы. Что нас связывали семейные узы, которые были священными для него. Я абсолютно ничего не мог сделать – ничего! – чтобы заставить его выгнать меня. Я мог плевать в него, угнать вертолет, весь день выкрикивать в его адрес ругательства. Из-за этих уз он бы вытерпел любое поведение. «Но, – добавил тогда папа, – тебе придется отвечать за это поведение. Строго». И если бы я решил разорвать эти узы, покинув его, он не стал бы меня возвращать, никогда. И, Майкл… он так бы и сделал.
– Спасибо тебе, сынок, – тихо промолвил я. Майкл облизал губы:
– А что было… потом?
– Я получил порку, второй раз в жизни. А потом он со мной помирился.
– Он никогда не пытался сделать мне больно.
– Вот. Что-нибудь еще, папа?
– Мама не говорила с тобой о пистолете?
– Говорила, сэр. Это хорошая идея. – Он стоял, весь в напряжении. – Доброй ночи.
Когда мы остались одни, я занялся своими бумагами.
– Делай что решил, и побыстрее.
– Мистер Сифорт?
Я отложил свой голографовизор, стараясь, чтобы мой голос не звучал нетерпеливо:
– Да?
– Что бы отец сейчас захотел от меня? Какие действия одобрил?
Я задумался. Алекс любил Мойру, в этом я не сомневался. Знал ли он, что у нее нет родительского таланта? Имело ли это значение?
– Не могу сказать с уверенностью. Если бы я умер, и Арлина воспитывала Фити, думаю, Алекс бы знал. Или Дерек.
– Почему они?
– Они знали, каков я и чего хотел от своего сына.
– Я бы не позволил, чтобы вы меня ударили. – Его голос был упрямым.
– Ладно, решение тобой принято. Собирай вещи. Но он продолжал сидеть, опустив руки и глядя на свои поношенные ботинки. Минуты бежали за минутами, и наконец прошло четверть часа.
Я разбирал голографочипы и старался не обращать на него внимания. Потом услышал покорный вздох.
– Что я должен делать, сэр? – смиренным голосом спросил Тамаров.
– Я предупреждал тебя, что если услышу хоть одно из вчерашних ругательств, то вымою тебе с мылом рот. Судя по твоему поведению, это был для тебя не очень желанный вариант. Склонись-ка над столом.
Он сделал как я сказал, хотя и с большой неохотой. Скривившись, Майкл нагнулся над столом, положив голову на руки.
Я снял свой ремень – тот самый, которым меня связывала Карен. Потом, осторожно маневрируя, подкатил к Майклу сзади. Крепко взявшись за подлокотник, поднял руку повыше и ударил кожаным ремнем ему по ягодицам.
– Выпрямляйся, парень, – сказал я. – Сию же минуту.
В нашем гостевом домике в Девоне я посмотрел в зеркало.
– Пригладь свои волосы, Ансельм. Это тоже важно, если ты хочешь, чтобы тебя уважали.
– Да, сэр.
– «Слушаюсь, сэр». Ты, что, забыл все? Майкл, мы скоро вернемся. Дэнил, ты готов?
Кадет влетел в комнату, его серая униформа была хрустящей и безукоризненно отутюженной:
– Да, сэр!
Это была поминальная служба в память пяти погибших кадетов. Я отказывал Хазену в просьбе о такой службе до того, как были задержаны террористы. Почему-то мне казалось неприличным поминать наших ребят, когда их убийцы разгуливают на свободе.
Для столь торжественной церемонии собралась вся девонская Академия, были вызваны даже кадеты, находившиеся на базе Фарсайда.
Мы встретились в обеденном зале, который единственный мог вместить столько людей.
В сдержанных выражениях Хазен начал выражать похвалы погибшим, чьи бездыханные тела я обнаружил на траве в тот ужасный июльский день.
