— Я не верю в Бога.
— А если не от Бога? Если бы тебя могли простить, ты приняла бы прощение?
Ярость зародилась у Клариссы в животе и расцвела в груди. Девушка скривила губы, насупила лоб. Впервые с той минуты, когда потеряла сознание на «Росинанте», она вспомнила, что такое гнев. Как он огромен.
— Зачем меня прощать? Я это сделала, и все тут.
— Но если…
— По-вашему, это будет справедливо? «Ах, ты убила Рена, но ты жалеешь, так что все в порядке!» На фиг. Если так действует ваш Бог, и его тоже на фиг.
Лязгнула дверь рефрижератора. Кларисса вскинула голову, досадуя, как это не вовремя, но тут же сообразила, что снаружи услышали ее вопли. Явились спасать свою проповедницу. Она сжала кулаки, опустила на них взгляд. Сейчас ее уведут обратно в клетку. Все в ней противилось этому.
— Все нормально, — обратилась Анна к шагнувшему в дверь охраннику, заранее взявшему Клариссу на прицел. — У нас все в порядке.
— Ага, как же. — Взгляд охранника был цепким и острым. Испуганным. — Время вышло. Свидание окончено.
Анна досадливо обернулась к Клариссе. Досадуя не на нее — на положение дел. На то, что не все идет, как она бы ей желала. Клариссе это чувство было понятно.
— Я хотела бы еще с тобой поговорить, — сказала Анна. — Если ты не против.
— Вы знаете, где я живу, — пожала плечами Кларисса. — Я почти всегда дома.
Она не застала Быка в отделе безопасности. Мускулистая молодая женщина с большим пистолетом в набедренной кобуре только пожала плечами на вопрос, можно ли его подождать, и вернулась к работе, перестав замечать Анну. Настенный экран был настроен на новости «Радио медленной зоны» — молодой землянин, склонившись к Монике Стюарт, что-то серьезно ей втолковывал. Кожа у него была такая розовая, что наводила на мысль о гриме. Или о том, что его ободрали.
— Мое мнение об автономии зоны совместных интересов Бразилии не изменилось, — говорил он. — Скорее, еще укрепилось.
— В каком смысле? — спросила Моника.
Она выглядела искренне заинтересованной. Талант. Румяный потыкал в воздух пальцем. Анна будто бы встречала его на «Принце», но вспомнить имя никак не могла. Вроде он был художником. Какой-то творческой личностью.
— Мы все изменились, — ответил он. — Здесь все изменились. Мы все прошли через испытание, которое перевернуло нас. Мы прилетим домой иными, чем были. Трагедия, потери, чудеса — для нас изменилось самое понятие человека. Вы меня понимаете?
Как ни странно, Анна его понимала.
Священник всегда среди людей. Анна давала своим прихожанам советы в любовных делах, скрепляла помолвки, крестила детей, а однажды ей довелось через год отпевать крещенного ею же младенца. Она привыкла к такому положению вещей, и глубокая связь с людьми в основном радовала ее. Вычерчивая карты чужих жизней, она отмечала, как меняет людей каждое событие, оставляя после себя другого человека. Пройдя в Кольцо, пережив катастрофу, они не могли остаться прежними.
Исход с кораблей на «Бегемот» развернулся в полный рост. По внутренней поверхности жилого барабана раскинулись палаточные города — как цветы на плоском стальном поле. Анна видела, как долговязые астеры поддерживают раненых землян, выбирающихся из картов скорой помощи, ставят им капельницы, подключают медицинское оборудование, взбивают им подушки и утирают пот со лба. Внутряки и внешники вместе разгружали контейнеры, и Анне это зрелище, вопреки недавнему горю, согревало душу. Пусть, чтобы заставить их сотрудничать, понадобилась настоящая трагедия, но они смогли. Смогли — и значит, надежда есть.
Осталось научиться приходить к тому же без крови и криков боли.
— Ваши работы люди обвиняют в том, что они оправдывают насилие, — заметила Моника.
Румяный кивнул.
— Раньше я возражал, — сказал он, — но сейчас прихожу к выводу, что критики, возможно, были правы. Думаю, вернувшись домой, я кое-что изменю.
— После Кольца?
— И после медленной зоны. И всего, что здесь произошло.
— Посоветовали бы вы другим художникам, затрагивающим политику в своем творчестве, побывать здесь?
— Безусловно.
Крис, тот молодой офицер, просил организовать на «Бегемоте» богослужения для смешанной группы. Она поначалу решила, что он имеет в виду представителей разных религий, но оказалось, говорит о прихожанах из марсиан, землян и астеров. Словно Бог разделил людей по силе тяжести, в которой они росли. Тогда Анне пришло в голову, что не бывает «смешанных» церковных групп. Как бы люди ни выглядели, как бы ни звали Его, — когда группа людей обращается к Богу, они едины. Пусть даже Бога нет, или Бог един, или их много разных — не важно. «Вера, надежда и любовь, — писал Павел, — но величайшая из них — любовь!» Вера и надежда много значили для Анны. Но теперь она понимала Павла не так, как прежде. Любовь не нуждается ни в чем, кроме себя самой. Не нуждается ни в единой вере, ни в единой нации.
Анна подумала о дочери, и на нее нахлынули тоска и чувство одиночества. Она как сейчас ощущала Нами у себя на руках, вдыхала пьянящий младенческий запах от ее головки. Угандийка Ноно и русская Анна слились воедино и создали Нами. Это не смесь, не так просто и грубо. Не сумма разных частей и предков. Новое создание, отдельное и уникальное.
Значит, никаких смешанных групп. Просто — группа. Новое создание, идеальное и уникальное. Она не представляла, что Бог может смотреть на происходящее иначе. И собиралась сказать об этом в первой проповеди. Она как раз набирала в черновике слова «В глазах Бога нет смешанных групп», когда вошел Бык. Его механические ноги при каждом шаге скрипели и взвизгивали. Анне подумалось, что это придает Быку важности. Он был вынужден обдумывать каждое движение, и его задумчивость легко принимали за напыщенность. Визг сервомоторов и тяжелый топот механических ног словно герольды возвещали его появление.
Она представила, как бы он разозлился, услышав об этом, и хихикнула про себя.
Бык разговаривал с кем-то и не сразу заметил ее.
— Мне все равно, что они подумают, Серж. Согласно договоренности, людям на корабле запрещается иметь оружие. Скафандры, даже не будь в них встроена чертова уйма пушек, сами по себе оружие. Конфискуйте или выбрасывайте их к черту с корабля.
— Си, шеф, — ответил его собеседник. — Как бы это, са-са? Консервным ножом?
— Очаруйте паршивцев. Если мы не можем договориться сейчас, пока мы все друзья, что мы натворим, если дружбе настанет конец? Если четверо десантников в боевой броне решат, что им нужен этот корабль, они его возьмут, и точка. Так что отбираем броню заранее. И чтобы ее в барабане не было — заприте в оружейной при рубке.
