стоять, а потом упадет целиком, если раньше жители Чебарьков не доберутся, чтобы на дрова оприходовать. Вряд ли, конечно: есть сухостой и поближе к деревне, но кто его знает. Могут. Вон тот же дядька и спилит, хотя зимовать в сторожке – затея так себе. Плохой домик, холодный.
Под наклонившимся деревом видна яма, выворотень. Были бы медведи в округе, присмотрели себе под берлогу, как пить дать, а так – яма и яма. Антон подошел ближе, глянул туда для порядка, сплюнул: да нет, пусто. И не может там ничего быть.
Достал бумажку, повертел в руках. Почти на месте, осталось понять, что за извилистая линия. Где она и зачем. Ну и дядю Прошу найти бы не помешало, задание председателя никто не отменял.
За деревьями была небольшая полянка, покрытая низкой пожухлой травой, прибитой уже первыми ночными заморозками. На ней четко выделялись следы сапог. Судя по размеру, дядькиных, сорок шестой растоптанный, как он любит говорить. Прошел в одну сторону, вон там залез в кусты, и… А что – и? За ним, за ним.
Антон нырнул туда же, согнулся, держа нож. Не порезаться бы, лезвие острое, вон как ветки рубило, с одного удара. Земля под ногами ушла вниз, едва не упал, но свободной рукой схватился за попавшийся куст, удержался. Овражек здесь, оказывается, а он ни разу и не лазил в этих краях. Случая не доводилось. Да и нет здесь ничего интересного, кроме…
Он скатился вниз, на дно неглубокой ложбинки. Кусты, сухие ветки под ногами хрустят, надо бы выбраться как-то наверх. На глаза попалась довольно широкая нора, с полметра в диаметре. Что за зверь ее тут вырыл, не люди же старались?
Антон заглянул внутрь. Темно. И, похоже, довольно глубоко – видно, как лаз уходит вниз. Из норы пахнуло разогретым воздухом, словно кто жег там костер, но ни запаха дыма, ни треска горящих веток. Стоит туда соваться или ну его? Дядька вряд ли бы пролез, мужик он крупный. Но на бумажке как раз это место и обозначено, придется разведать.
Парень вздохнул, положил нож на землю и начал раздеваться. Сперва телогрейку долой, потом ушанку. В свитере холодно, конечно, но зато лезть удобнее. С сомнением глянул на ботинки: нет, разуваться совсем уж не хочется. Так и сунулся внутрь, не забыв прихватить нож. Земля осыпалась с краев норы, забивалась в волосы, норовила попасть за шиворот, но Антон не обращал на это внимания. Нырнул в лаз, пополз, опустился по наклонному желобу, повернул направо. Нора немного расширилась, ползти было достаточно удобно, один минус – темнота глаз коли. Теплый воздух внутри радовал, хотя бы не мороз. Еще поворот, еще. Так и заблудиться здесь недолго: Антона накрыл ужас.
Вот застрянет, а ползти задом наперед по всем этим поворотам – жуть же!
Пахло сыростью, мокрым деревом и – почему-то– табачным дымом. И не как от городских сигарет, а ядреным таким самосадом, который любит дядька и остальные курильщики в Чебарьках. Внезапно он понял, что видит нору впереди. Не отчетливо, как на земле днем, но кое–что проглядывает – круглый провал левее, оттуда идет свет. Туда? Туда!
Из провала послышался хриплый стон. Настолько неожиданно и страшно, что Антон обмер и остановился, прислушиваясь. Холодный пот струйкой скользнул по спине, обжигая ребра. Все-таки какой-то зверь здесь?! Медведей лет сто в Чебарьках не видели, повыбили всех давно, кто ж здесь сидит…
– По… мо… гите…
Человек! И, судя по голосу, взрослый мужик. Хриплый голос, севший. Страшный.
– Кто здесь? – стараясь говорить солидно, по-взрослому, спросил Антон. Но на последнем слове дал-таки петуха, аж всхлипнул.
– Пле… мяш? Я это, я. Прошка. Дядь… ка…
Странные такие паузы в словах, словно Прохор держал на плечах неподъемный груз и говорить было тяжело.
– Сейчас, сейчас! Дядь Проша, сейчас долезу!
Бояться было некогда. Не сказать, чтобы нечего, но материного брата спасать надо, тут без вариантов. Антон выдохнул, подтянулся в сероватом от неясного света тоннеле, дополз до провала и перевалился через край, мешком хлопнувшись на пол в оказавшейся внезапно глубокой яме. Ничего не сломал, конечно, высота всего-то метр с небольшим, но нож обронил в падении.
Свет – неестественный, серый, как от диодной лампочки – шел из узкой расщелины в неожиданно каменной стене. Неровный овал, провал неизвестно куда. Но Антону было не до света – он бросился к привалившемуся к стене дядьке, перемазанному землей, где-то потерявшему шапку. За спиной Прохора тоже был камень: сырой, весь в потеках и трещинах.
От камня и шел тот жар, что нагревал воздух во всей норе.
Он еле слышно шуршал, чавкал, скрежетал, словно перетирая нечто в глубине огромными жерновами. Медленно, но верно. В пыль.
– Каб… здец мне… племяш… – с трудом сказал дядька. Он тяжело, с натугой дышал, хрипя. – Ход… маловат… Не соврал кузнечик.
Антон схватил его за плечи, попытался поднять:
– Пошли, пошли, дядь Прош! Вытащу тебя! Не сразу, но выберемся.
Дядька вздохнул поглубже, в груди у него что-то ощутимо екнуло. Словно сломалась деталька в сложном механизме.
– Не трожь… Засо… сало.
Антон отпустил его, удивившись, что от рывка дядькино тело не подвинулось ни на сантиметр, заглянул ему за спину и вскрикнул: спина ушла в камень, словно затянутая мощными челюстями. Дядька и стена за ним составляли единое целое.
– Боль… но, – вскрикнул Прохор. – Кабздец. Зарежь ме… ня…
Парень попытался дернуть за уходящую в стену куртку, но ощутил под пальцами не складки ткани, а теплый шершавый камень.
– Мне… Кузнечик перед… смертью… нарисовал, как… убежать как… А я не пролез, большой. Устал туда рваться… Сел отдохнуть… Сука, больно! Жрет он… меня. Ход… Мал.
Антон видел, что даже за то недолгое время, как он пробыл в этой яме, дядькино тело заметно ушло в камень. Прохор хрипел, говорить раздельно уже не мог. Махнул только рукой на валявшийся на земле нож.
– Лучше… так. Убей! – выкрикнул он. Хрипло, жутко. Такими голосами в войну на последнюю атаку бойцов поднимают, когда терять уже нечего.
Антон поднял нож и неуверенно посмотрел на дядьку. Того били судороги, из уголка рта потекла струйка крови. Руками он хватался за грудь, словно пытаясь порвать на себе куртку, свитер, добраться до тела и взломать себе грудную клетку.
– Бей! – сказал он. Кровь сочилась уже не только изо рта, но и стекала по носу из–под прикрытых от мучений век. По щетине на давно небритой шее. Капала на замызганную старую куртку тяжелыми медленными мазками.
И Антон ударил. Нет
