34. Последние объятия
Палмер
Палмер продолжал двигаться на юг, подставив ветру левую щеку. Он никогда еще не ощущал себя столь слабым, столь уставшим, столь готовым лечь и сдаться. Три ночи он брел во тьме, оставляя позади удлиняющуюся борозду в песке. Три ночи он шел, три утра спал в уменьшавшейся тени дюны. Три полудня поджаривался на солнце, пытаясь укрыться в песке, чтобы защитить кожу. Три вечера наблюдал, как снова медленно растет тень, не оставляя ему надежды выжить и не умереть от голода.
Днем в черном дайверском костюме было слишком жарко, и Палмер накидывал его на голову, чтобы тот отбрасывал хоть какую-то тень. Ночью тот же тонкий костюм не мог защитить его от холода. Каждый раз, снимая его, Палмер оплакивал свое исхудавшее тело, торчащие, как дюны, ребра, тазовые кости, будто у мертвеца, ноги слишком слабые, чтобы сделать хотя бы еще один шаг. Прошла неделя с лишним с тех пор, как он ел в последний раз, но смерть от жажды грозила ему раньше, чем от голода. Уже недолго осталось. Недолго.
И все же, понимая это, он делал очередной шаг, сам не зная почему, — просто шагал, подволакивая левую ногу и оставляя борозду позади. Всходило солнце, звезды одна за другой гасли, пока не оставался только Марс, готовый снова вести с ним войну. Палмер чувствовал, что скоро ему придется снять костюм — в последний раз. Грызшего его внутренности голода он больше не ощущал. Он знал, что умрет на горячем песке и наверняка именно сегодня. До Спрингстона в таком темпе оставалось еще две или три ночи. Палмер понял, что станет добычей ворон. Он видел, как они кружат над ним. Они знали.
— Карр, — прошептал он, с трудом шевеля распухшим языком. — Карр.
Солнце поднялось к вершине холма слева, и его лучи хлестнули по щеке Палмера будто открытой ладонью. Палмер вспомнил тот единственный раз, когда его ударил отец. Это была шутка. Просто шутка. На второй день пребывания в дайверском костюме он захотел показать, чему научила его Вик, собирался погрузиться полностью, решив, что научился разрыхлять песок, заставляя его течь. Создав мягкий участок под ботинком отца, Палмер сомкнул вокруг него песок, думая, что отец лишь рассмеется, гордясь проделкой сына.
Он помнил яркую вспышку света и треск, будто от расколовшейся древесины. Пламя, ударившее в лицо. Тысячи солнечных ожогов. Удар сбил его с ног, и он повалился на песок, ощущая вкус крови во рту. Отец стоял над ним, крича на него и требуя не забывать про кодекс, тот самый, который он выучил лишь накануне, про то, что бывает с любым дайвером, который превращает песок в оружие. Про то, что сделают с ним другие дайверы.
То был единственный раз, когда отец его ударил. И последний, когда Палмер пытался вызвать смех отца. Ему тогда было десять лет — почти как Робу. Роб. Парень был чертовски любознателен. Мать говорила, что это передалось ему от отца. Если мальчику и грозила какая-то опасность, то виной тому был отец. Все хорошее в них они получили от нее, — по крайней мере, так она говорила. Это все отец виноват. Все из-за того, что он ушел. Бедняжка Роб. Слишком любознательный мальчик. И некому за ним присмотреть, кроме Коннера.
А Коннер… Просто хочет стать таким же, как его старший брат, хочет умирать от голода, как его старший брат, но все равно тащиться вперед, будто мешок с костями, ковыляя по горячему песку, пока его не сожрут вороны. Дайвер. Мечта быть погребенным без надгробного знака, гонясь за собственным несчастьем. Нет… Он пошел в поход. Его брат не был дайвером. Он пошел в поход. Четыре дня под песком. Три дня пешего пути. Неделя. Он умрет в тот же день, что и его отец. Записка на его животе была правдой. Поэтической правдой.
— Карр, — прошептал Палмер кружащим воронам.
Он встряхнул фляжку, будто та могла наполниться сама. Все еще оставался шанс наткнуться на источник. На оазис. Он шагал много часов, думая о своих братьях, о конце своей жизни, но в итоге все сводилось к тому, что он высматривал оазис. Солнце раскаляло песок, и в этот день Палмер не стал останавливаться. Не стал снимать дайверский костюм, зарываться в песок. Ему казалось, что он не дотянет до вечера, не сможет сделать еще шаг. Но, несмотря на сомнения, он все шагал и шагал под недоверчивые крики ворон. Палмер пытался смеяться, но горло его пересохло и распухло, потрескавшиеся кровоточащие губы слиплись. Внезапно на горизонте, в колеблющемся мареве полуденного солнца, возникло дерево. Одинокое дерево. Признак воды. Скорее всего, очередной мираж, на месте которого обнаружится сухой песок, но, возможно, на этот раз оно настоящее.
Он свернул в сторону дерева, полный надежды, двигаясь из последних оставшихся в его костях сил. Дерево приближалось — быстрее, чем он мог бы предположить. Дерево огибало дюну. Мачта сарфера. Красный парус повстанцев. Брок и его люди.
Палмер попытался бежать, вспоминая те времена, когда он еще был на это способен. Но его проклятое тело напомнило ему о более недавних событиях, рухнув на песок. Палмер выплюнул песчаную крошку и закашлялся, давясь распухшим языком. Взглянув в сторону, он увидел мчащийся к нему сарфер. Возможно, его не видели. Но клятые вороны, кружа и пикируя, будто облако падающих стрел, выдавали его. «Карр, сюда, сюда», — будто кричали они. И сарфер все приближался.
Возможно, чтобы его спасти. Повстанцы его спасут. Палмер едва не встал, замахав руками, но вдруг увидел разинутый рот Хэпа, забитый песком, его изуродованное тело, услышал крики в палатке, призывающие поймать Палмера и убить. Еще две ночи пути, и он добрался бы до окрестностей Спрингстона. Именно такие мысли проносились в его охваченном лихорадкой мозгу, когда он начал сгребать песок у себя над головой. Стоя на коленях, прижавшись лбом к дюне и задрав задницу, он сгребал горсти песка и швырял их себе на затылок, рыдая и моля о помощи на виду у кружащих ворон, пытаясь похоронить себя до того, как это сделает кто-то другой.
