— Да уж, породниться с хозяином половины промышленности Германии…
— Ну, не совсем половины. Но и не только Германии, конечно. В общем, дело это сильно облегчило, да. Потом мы пришли в Россию- стало чуть проще. Я «зубрил» русский- Эрма хохотала, обзывала Russischer Bär, наряжала в ушанку и валенки и готовила борстч. Генерал ухмыльнулся:
— Веселая у тебя жена- повезло. Ну, даст Бог- поближе познакомимся.
— Добился-таки?
— Да, Толя. Я теперь твой официальный куратор, брат. Одного не пойму- почему именно немцы?
— Потому, что они наши немцы Саня. Вспомни хоть этот несчастный Северный поток- всего восемь ниток- и из-за каждой Германии приходилось вести настоящую войну против «просвещенного мира»-и она справилась! Шестьдесят процентов импорта забираем мы. Ресурсы- да проще перечислить то, чем мы их не снабжаем. Польша построила за наш счет огромный прямой автобан- шесть полос в каждую сторону- не справляется! А мигранты? Именно «понаехавшие» русские и белорусы прижали и выдавили эту черную пену. Думаешь, прагматичные дойчи промолчали, оттого, что не заметили? Нет, все было взвешено, учтено и оценено. Они ЗНАЮТ, кто им друг, а кто враг. Боятся просто открыто об этом сказать. Да и не нужно пока это. Саня- Саня… Они пьют водку, растят детей, плачут, когда больно и смеются, когда весело. Они такие, как мы.
— Онемечился ты, хер Штельмахер.
— Наверное. И я не допущу, чтобы два моих народа стравили между собой.
— Мы не допустим, Толя. Мы, брат.
— Я горжусь тобой брат — рюмки со звоном встретились в воздухе:
— За Родину, брат!
— За Родину!
Глава 45. Немного музыки
Реал. Москва.
В кабинете царствовала скрипка. Войдя, полковник вначале поморщился, но немудреная мелодия вдруг захватила его и он качнул головой капитану, рванувшему было к визору. Странно, но в пении скрипки ему вдруг услышалось что-то знакомое, родное, свое. Вот он, десяти лет. Выходит из панельной многоэтажки. А рядом его друг закадычный- Серега. Здоровый, на два года его старше- а кличка- Боцман. И хорошо, что они- команда, потому, что лучше Сереги нет играть в Царя горы. А на варежке дырка- это плохо, снег набьется и варежка будет мокрая. Или вдруг- поле и первый, самый первый робкий и неумелый поцелуй. А солнце смотрит вниз, немилосердно жжет и смеется…
Звук скрипки давно затих, сменившись суетливыми иностранными разговорами, а полковник, словно оглушенный, еще пару минут сидел, погруженный в себя и в воспоминания. Рывком вернувшись в реальность, он недовольно покосился на капитана
— Ну и для какого резона ты мне тут крутишь передачи потенциального противника?
— Так это же Аксель Нойберг, самый популярный сейчас композитор и исполнитель, восходящая звезда…
— И мне что с того?
— Ну, я думал, все-таки крестник. Интересно вам будет…
В голове со скрежетом начали раскручиваться подзаржавевшие за десяток лет шестеренки. Нойберг, Нойберг, Нойберг. Извольский. Владилен. Алексей. Аксель. Пазл стремительнособирался в картинку, обретал цвет и объем, наполнялся красками, запахами и звуками.
— Так это…
— Ну да, крестник ваш, Лешка Извольский. Хорошо, что не списали тогда придурка, правда? Он, кстати, потом еще играть будет. Или выключить?
— Оставь. Крестник все-таки.
Новое произведение было для скрипки с оркестром- но оркестр совсем не заглушал тихий голос скрипки- как могучий океан, он нес ее, словно белопарусный красавец фрегат, что рассекает волны гордо и свободно.
— Коньяк есть?
— Так точно, тащ полковник!
— Половинка?
— Не, графин сурьезный, подарочный. Литр.
— А не спалимся?
— Так пятница же, да и полседьмого уже- нет никого, одни мы, как сычи.
— А дежурный?
— Евгенич? Да сроду такого не было…
— Тогда и ему занеси- ночь долгая. Есть?
— Конины больше и нет, а водовка приличная есть …
— Да хватит ему и этого. Начисляй!
И где то на третьем полстакане хорошего коньяка еще не пьяный, но уже и чуть поплывший полковник, вслушиваясь в переливы мелодии так и не выключенного Акселя Нойберга вдруг произнес:
— А ведь и правда хорошо, что мы его тогда не списали.
— Ну, в каждом таком дерьме скрывается человек, надо только суметь до него достучаться- расслабленно изрек капитан. Умение пить приходило с годами, а этому не было еще и сорока.
— Хорошо сказал, капитан! Хорошо сказал! Прямо тост сказал! Наливай! — капитан плеснул обоим на два пальца, коньяк чуть опалил горло, а полковник обнял голову руками, вслушиваясь в эту чужую и родную мелодию, в которой, на мгновение он услышал тихий и добрый смех своей матери. Но на утро он, конечно, уже ничего не вспомнил.
