И откуда только он там взялся? Вроде и деревьев-то во дворе не было.
Сказать, что мне понравилось, – мало. Большие, теплые, сильные руки нежно, словно обращаясь с хрупкой китайской вазой, проводили по моим волосам, едва касаясь моих плеч и спины, а иногда и шеи. Я даже глаза закрыла от удовольствия. Кажется, на моем лице отразилась счастливая блуждающая улыбка, пока я растворялась в уносящих в беспечную даль ощущениях.
Я даже не поняла, когда он прекратил расчесывать меня и перешел к действиям, направленным совсем не на умиротворение и успокоение. Длинной маленькой дорожкой из нежных трогательных поцелуев он выкладывал путь от моей шеи к пояснице, попутно стягивая куртку. На мне еще оставалась шелковая блузка – но такая тонкая, что ткань почти не чувствовалась. По коже пробежали мурашки, замирая где-то в районе живота. Ощущения быстро превращались в нечто, недоступное пока моему понимаю.
Все, о чем я думала в этот момент, – насколько Архан близок ко мне, насколько важно для меня ощущать тепло его тела и знать, что я нужна ему. Пусть он сам не знает об этом, пусть передумает потом. Но сейчас он был в моей власти и принадлежал мне. Только мне.
Память услужливо подсунула воспоминания о том, как я увидела его впервые в гранях. Как я растворялась в новых ощущениях, прижимаясь к нему всем телом. Как волна боли потихоньку отступала, сменяясь желанием. Желанием обладать. Желанием принадлежать. Раствориться в нем без остатка. Стать единым целым. Как его нежные поцелуи утверждали и все больше разжигали это желание, принося облегчение не только телу, но и душе. Тогда я умирала, и боль была физическая, но я смела надеяться, что теперь, когда все происходит в реальности, он сможет снять и мою внутреннюю боль. Я желала этого больше всего на свете. И наплевать на угрызения совести, на окружающих и то, что мне запретили. Мне все равно.
Блузка уже давно валялась на полу. Его губы блуждали, изучая мое тело, осыпая обжигающими поцелуями. Я отвечала на каждое прикосновение, впитывая его тепло и даря в ответ огонь, который он разжигал так быстро и умело.
Все, о чем я была способна думать, – это он. Я любила его больше своей жизни – и жизни всего мира. Но в момент, когда его пальцы коснулись пояса моих брюк, слегка потянув их вниз, мой внутренний голос мерзко заскрипел, как старая, веками не открывавшаяся дверь, повторяя мои же последние слова:
«И больше жизни всего мира… Лилит вот тоже любила его больше всего мира, и к чему это привело? Окстись, милая, и отпусти его, грешная душа».
Картина тридцати двух мертвых, истекших кровью тел на фоне беспроглядного мрака, захватывающего Альтерру, добила меня, вернув в суровую реальность.
Оторваться от губ Архана было невероятно сложно. Еще сложнее было вырваться из его крепких объятий. Мне помогли окончательно вернуть самообладание, как ни странно, его черные, как лунная ночь, глаза, слегка затуманенные, но вполне уже вменяемые, не безумные от зелья, которое, как оказалось, действовало всего-то час.
Боясь его новых прикосновений, я осторожно попятилась назад.
– Я выйду замуж за Даниэля, – гордо сказала я, продолжая отступать.
Знаю, что не должна была так говорить, ведь это неправда. Я просто надеялась причинить ему боль, благодаря которой он отвергнет меня сам, – я не смогла бы оттолкнуть его.
И почему мои надежды сбылись именно в этот момент?
Взгляд архимага мгновенно похолодел. Он отошел к дверям, дернул за ручку.
– Не получится, – с горькой усмешкой прокомментировала я его попытку к молчаливому бегству. – Все закрыто снаружи. Я уже пыталась расплести защиту. Это бесполезно.
Надо отдать должное – Архан принял сообщение с достоинством, присущим истинным правителям миров. С грацией хищника, вышедшего на охоту, сел в кресло у камина.
– Что, второй взаимовыгодный брак? – усмехнулся он.
В черных глазах веселья не было ни капли. Только холод.
– Почему бы и нет, – как можно равнодушнее пожала я плечами.
Теперь, когда адреналин в крови вернулся в норму и сердце перестало так отчаянно биться, я позволила себе расслабиться, чувствуя, что алкоголь уже выветрился и похмельная головная боль начинает давать о себе знать. Я легла на кровать, повернулась спиной к Архану и прижала колени к животу, обхватывая их руками. Закрыла глаза, чтобы не видеть его и чтобы он не видел, как с моих век капают слезы.
– До рассвета еще часа три. Я посплю пока, – оправдалась я ровным голосом.
Произнося самую трудную фразу за этот день, я очень старалась, – не хотела, чтобы он подумал что-нибудь другое. Постепенно, пусть и не сразу, усталость взяла верх, и я начала засыпать. Сквозь сонные грезы я слышала его ласковый, глубокий и тихий голос, перебирающий мое имя на всех древних наречиях. Слышала легкие шаги к постели. Почувствовала, как прогнулся высокий матрас под весом мага. Ощутила, как теплые ладони скользнули по моей спине, а затем плеч коснулось легкое покрывало.
– Спи, родная.
И за всем этим я даже не вспомнила, что так и забыла одеться.
Глава 19
Другая сторона истории
…В зеркале отражается тронный зал, скудно освещенный свечами, расставленными прямо на полу вдоль стен. Прекрасные мозаики из красного, розового, желтого и белого золота, искусно переходящие на грифельно-серые стены и пол. Зал огромен. Единственный предмет здесь – отлитый из золота и темно-серого металла, похожего на закаленное стекло, трон со спинкой, возвышающейся на три метра. Правитель говорит со склонившими головы четырьмя магами; слова своевольно отражаются эхом и теряюся в пространстве.
– Я исполню вашу просьбу, – великодушно объявляет свое решение Правитель. – И приму вашу жертву в оплату моей доброй воли.
Маги преклоняют колени, когда в зал входят четверо, чьи тела скрыты от посторонних глаз грубыми длинными платьями. Лица прячутся под капюшонами. Лишь длинные волосы цвета самой темной ночи у первой, раскаленной меди – у второй, морской глади – у третьей и серебристых облаков в самый светлый день – у четвертой выдают в вошедших женщин.
– Пусть ваш мир будет процветать так же щедро, как вы, Прайм Далерион, – говорит один из магов.
Картинка в зеркале искажается.
Боль пронзает запястье, когда женская рука обхватывает его. Одним резким движением она разворачивает меня к себе. Наблюдать за зеркалом, врезанным в стену напротив самого большого из стеллажей библиотеки, становится невозможно.
– Ты не должна была приходить сюда, – говорит она с укором.
Я обиженно потираю покрасневшую руку. Смотрю на стройную женскую фигуру, затянутую в боевую форму ковена магов Альтерры.
– Мама, – говорю ей упрямо.
В этом слове отражается все: обида, боль, просьба позволить.
– Мне пора, – ласково треплет она мои распушенные волосы и целует меня в лоб. – Ты должна пообещать мне, что, пока меня не будет, ты не станешь играть с зеркалом временных отражений. Хорошо, детка?
Мама тепло обнимает мое маленькое хрупкое тело, сильно прижимая к себе. Сильно, как никогда. И маленькая я понимаю, что мама больше не вернется. По щекам катятся слезы. Я не хочу плакать – знаю, она не любит этого.
Мама недовольно поджимает губы и уходит. Одним безжалостным движением она закрывает высокие резные двери прямо перед моим носом, не позволяя следовать за собой.
– Мама, не уходи! Пожалуйста, мама! – кричу я, надеясь, что она услышит.
Бесполезно стучу кулаками по коричневой поверхности дерева, не в силах что-то изменить, и снова плачу.
– Не уходи, мама…
* * *Проснулась я в районе обеда, все в той же спальне. Сон был странный. И такое ощущение, что не мой. Вдобавок ко всему я проснулась без одежды, хотя точно помнила, что брюки были на мне, да и бюстгальтер я не снимала.
– Вот же мрак… – с грустью и стыдом я осмотрелась вокруг.
Спальня как спальня, наподобие той, где без сознания лежала Вероника, только выдержанная в зеленых и коричневых тонах. Обстоятельства пробуждения заставили напрочь выбросить из головы сон о чьем-то несчастливом детстве. Входная дверь тут же распахнулась, и престарелая Гаада внесла поднос с едой. Женщина приветливо улыбнулась.
– Доброе утро, девочка, – добродушно сказала она.
Немного смутившись, я завернулась в простыню и виновато вгляделась в лицо Гаады.
– А где?..
Я запнулась, не в силах решить, что меня интересует больше: моя одежда или Архан.
– Так мальчик твой, перед тем как нас покинуть, раздел тебя да спать уложил, – с улыбкой ответила женщина.
Она равнодушно налила в кружку кофе из высокого узкого серебряного кувшина. От эпитетов «мальчик» и тем более «твой» смущение переросло в стыд. Но любопытство все равно оказалось сильнее.
