Она подчинилась, пусть и неохотно. Моя камеристка, женщина неразговорчивая, но в общем-то добрая, глядела на Урфина так… не знаю даже, как сказать. Пожалуй, так смотрят на не слишком порядочного гостя, выставить которого не имеют возможности, но после ухода его непременно пересчитают серебряные ложечки.
– Они знают, что вы не отсюда, но не знают, откуда именно. Им это не интересно. Им здесь вообще мало что интересно, но оно к лучшему. Вам не стоит распространяться о Земле. Ваш мир слишком отличается от нашего.
Ну да, я заметила.
Электричества нет. Телевидения нет. И радио тоже нет. Хорошо, что хоть горячая вода есть. И туалет имеется, между прочим, из цельного фарфора, расписанного под гжель.
– И я говорю не о внешних отличиях, а о внутренних. Вы потом сами поймете. Вы ведь не дура, Иза.
Сахарок комплимента, чтобы я не буйствовала? Так я вроде и не буйствую. Руки по-прежнему за спиной держу. Смиренна аки монахиня под суровым взором престарелого епископа.
– Отпустите меня домой. – Я говорила так жалобно, как могла. – К маме.
А вместо того чтобы посочувствовать, Урфин рассмеялся. Смех у него неприятный, всхлипывающий. И вообще, чего тут веселого? Может, по мне и вправду мама тоскует.
– Извините, Иза. Но если бы ваша мама была жива, вряд ли бы вы здесь сидели. И не обязательно мать, но хотя бы кто-то, кому вы не безразличны. Видите ли, мир живой. Любой мир. Представьте, что люди, животные, растения, что любая вещь – это часть мира. Сердце, печень, легкие…
…двадцать метров кишечника, костный мозг и полкило хряща. Но аналогия в целом понятна.
– …Вытащите из человека сердце, и он умрет. Отрежьте палец, и он будет жить, но останется калекой.
Урфин прервался, чтобы отдышаться. Похоже, ему и вправду досталось.
Мог бы и меня к себе пригласить. Или здесь так не принято?
Но жалеть его не стану! Вот не стану, и все!
– Только вряд ли вы добровольно отдадите даже ноготь.
Здесь он прав. Не отдам. Ногти самой нужны… маникюр бы еще сделать… и к парикмахеру заглянуть… подозреваю, что я похожа на чучело.
– А ноготь не расстанется с вами добровольно. Вы держитесь за мир. Мир держится за вас. Родители. Дети. Мужья и жены. Друзья. Приятели. Тысячи и тысячи тончайших нитей, созданных вами же, вас удерживают. И мне пришлось рубить эти нити. Но именно нити.
– То есть я – ноготь?
– Скорее, волос. Или чешуйка отмершей кожи.
Очень приятно осознавать себя перхотью на голове мира.
– Мне повезло с тобой, – без всякой насмешки сказал Урфин. – Я не смог бы вытащить человека, которого мир держал.
А я, выходит, не нужна была.
Обидно. До слез обидно, но перед их сиятельством, которые пусть и не солгали, но не сказали и правды, я плакать не стану. Хуже всего, что он прав, чего уж тут.
Мама умерла, давно, но сердце еще болит. Бабушка ушла и того раньше. Отец? Не представляю даже, как он выглядит. Друзья? Кроме Машки, не было, а с Машкой вот ерунда вышла. Да и получается, что ей на меня плевать.
– И… и как ты понял?
– Кольцо.
Кольцо осталось при мне. И камень, синий, как море за окном, напоминал мне, из-за чего я попала в эту передрягу.
– Ты его увидела. И надела. Ты настолько выпала из своего мира, что сумела прикоснуться к частице другого.
А небеса не разверзлись. Жалость какая.
– И эта частица тебя не оттолкнула. Значит, был шанс…
Он как-то не вовремя замолчал. Но я не стала подталкивать вопросами. Вообще, кажется, начинаю осознавать правдивость поговорки: меньше знаешь – крепче спишь.
– В твоем мире умеют пересаживать части человека друг другу. Но, насколько я знаю, тело может не принять орган, который в него вживили. Мир тоже норовит избавиться от чужого.
От меня? И каким же образом?
Обыкновенным. Простуда. Отравление. Нога подвернутая. И то чертово кровотечение, которое никак не удавалось остановить.
– Видишь, ты сама все поняла. И да, ты могла умереть. – Урфин поднял руки, упреждая возмущенный вопль. – Я планировал поставить защиту, но не смог. Хотя и так все получилось.
Получилось? Да я на горшке полночи провела! А мигрень?! А тошнота постоянная?! Жар, от которого все кости ныли?!
От меня, видите ли, мир избавиться желал.
Что я ему плохого сделала?
– Могло быть хуже. – Урфин рванул воротник и, когда избавиться не вышло, просто сжал голову, словно пытался раздавить ее. – Пожар. Ураган. Землетрясение. Дракон, на худой конец…
– А тут и драконы водятся?
– Нет, но ради тебя завелись бы…
Какая очаровательная любезность со стороны мироздания. Не каждая леди собственного дракона удостоится.
– Но ты жива и вполне здорова…
Не его за это благодарить.
– …следовательно, мир тебя принял. Но мой тебе совет. Будь осторожна. Не ешь незнакомую еду. Не балуйся с острыми предметами. Под ноги смотри…
– «…не стойте и не прыгайте, не пойте, не пляшите там, где идет строительство или подвешен груз», – процитировала я. И Урфин улыбнулся, причем эта улыбка чем-то отличалась от предыдущих. Не скажу чем, но я вдруг сразу перестала на него злиться.
– Послушай, – Урфин заговорил тихо и мягко, – я понимаю, что сейчас тебе нелегко, но подумай сама. Что тебя ждало?
Понятия не имею. Безоблачное счастье с мужем-олигархом, виллой в Испании и летом на Лазурном Берегу? Или, куда вероятней, при толике везения тихое существование в ипостаси бухгалтерши, пятничные посиделки на работе, сплетни коллег и мелочная зависть друг к другу, которая отравляет жизнь похлеще цианистого калия. А еще вероятней – ночевки на вокзале и все, что за ними следует.
– Мир избавляется от тех, кто ему не нужен. Несчастный случай. Или просто череда неудач, которая давит, пока не раздавит. Агония в обнимку с бутылкой. Или злой человек с ножом в переулке. Тысяча дверей, и все заперты. Я дал тебе шанс.
Он прав, и от этого только горше. Как бы то ни было, не Урфину решать. Он мог бы рассказать все как есть и… Что бы я сделала? Хватило бы у меня духу согласиться на его такое заманчивое предложение? Ой, вряд ли.
– Твой муж богат, как ты хотела. Он знатного рода. Его власть в пределах протектората безгранична. Он не стар. Не уродлив…
Все это чудесно, вот только жену этому замечательному человеку пришлось искать в другом мире. И чем дальше, тем больше меня занимает вопрос: почему?
– Он… – Я заглянула Урфину в глаза в робкой надежде, что по ним узнаю ложь. – Он садист?
– Что?
– Он бьет женщин?
И если так, то мне останется лишь сигануть из окна. Или использовать одну из атласных лент, которыми разукрашен мой халат, в качестве удавки.
Урфин несколько секунд разглядывал меня с явным удивлением, словно этот вопрос был последним из ожидаемых им, затем вздохнул и ответил:
– Я не могу себе представить, что должна совершить женщина, чтобы Кайя поднял на нее руку. Ты только ему таких вопросов не задавай, ладно? Постарайся просто отнестись к нему по-человечески, и все у вас будет хорошо.
– Тебе это гадалка нагадала?
– Вроде того.
– И поверил?
– Это очень хорошая гадалка. Она не ошибается.
Не скажет, пока не задам вопрос прямо. А я задам. Не постесняюсь:
– Все-таки… почему я?
И снова он ответил не сразу. Складывалось впечатление, что Урфин еще не решил, стоит ли мне доверять, а если стоит, то насколько.
– Ты – наименьшее зло, – сказал он. – Сама увидишь.
Урфин поднялся не без труда. Разговор наш стоил ему сил, которых у его сиятельства оставалось не так и много. Споткнувшись на ровном месте – начинаю подозревать, что это место не такое и ровное, – Урфин с трудом удержал равновесие. Спрыгнув с подоконника, я поддержала его – вдруг да упадет, ногу вывихнет или там шею свернет, а потом меня виноватой сделают.
– Не стоит, ваша светлость. – Урфин глянул на меня так странно, что я сама убрала руки. Хочет падать – пусть падает.
А у них здесь, наверное, не принято, чтобы леди помощь предлагали.
– Ваш супруг скоро вернется. – Взгляд стал прежним, отрешенным и даже слегка ледяным, как будто я вдруг в чем-то провинилась. – И я надеюсь, что к его возвращению вас приведут в порядок.
Зачем приводить? Я и так в порядке в отличие от некоторых.
Лорд-канцлер ожидал у подъемника. Конечно, он делал вид, что вовсе не Урфина ждет, а попросту прогуливается, любуясь видом и мраморными горгульями. Стража делала вид, что верит и что им нет дела ни до Урфина, ни до лорда-канцлера.
– Мормэр Кормак. – Урфин слишком ослаб, чтобы кланяться, но старик наверняка сочтет сие непроизвольное нарушение этикета оскорблением. Впрочем, если бы Урфин все-таки поклонился, все равно поклон сочли бы излишне дерзким и опять же оскорбительным.
– Тан Атли.
Вензель, вычерченный полой плаща, был идеален.
– Как ваша спина? – осведомился лорд-канцлер с совершенно искренней заботой в голосе.
– Спасибо, хорошо.
– Я рад за вас… безусловно, премного рад за вас. Слышал, что вы беседовали с ее светлостью. Позвольте узнать, когда же мы удостоимся высокой чести лицезреть леди Дохерти, дабы засвидетельствовать ей свое почтение и восхищение?
