– Только не эти святоши, они всегда говорят правду, черт бы их побрал. В общем, приказ мы проваливаем, но нам нельзя вернуться – ничего хорошего нам дома не светит.
– И что ты предлагаешь?
– Придется стрелять. Вообще надо было с самого начала так и сделать – вряд ли потом найдутся правдолюбцы приехать выяснять, перерубили их тут или перестреляли? А потом все равно все передохнут от нашего ядовитого «подарочка».
– Да, я тоже всегда считал, что перемудрили наши начальники – надо было сразу всех кончить обычным оружием. За это время их кости сгниют в земле, а душа будет петь песню с ангелами.
– В общем, так, решено, – махнул рукой командир, – если сумеем сейчас захватить короля живьем, то уж заставим его подписать любую бумажку, а потом тоже в расход – и скажем, что свои же порешили за предательство. Свидетелей все равно не останется. Достать пистолеты, огонь!
Аназийцы бросились на христосцев, и те решили, что враги снова пошли в атаку и вскинули мечи, но те и не думали вступать в честную схватку – загрохотали выстрелы. Те, кто не был застрелен сразу, окружили Тавына, но выстрелы раздавались один за другим – военные расстреливали людей, как в тире, не подходя к ним вплотную. Это было жестокое, расчетливое, хладнокровное убийство.
Через несколько секунд Гуатр и Тавын остались вдвоем. Гуатр, отстранив рукой Тавына, выступил вперед:
– Нет, собаки! Пока я жив, брата моего вам не заполучить!
Капитан усмехнулся, выстрелил, и верный друг и соратник короля упал с мечом в руке у ног Тавына.
– Гуатр, Гуатр! – Тавын склонился над раненым. – Брат, друг, разве я достоин, чтобы ты подставил за меня свою грудь? Так же и остальные, я не вынесу больше. Может, в чем-то я ошибался? Надо было тогда, с самым первым приходом чужеземцев послушать тебя. Прости меня, друг! Но простят ли меня наши молодцы?..
Гуатр, собрав последние силы, тихо произнес:
– Тавын, прекрати лить слезы! Я рад, что умираю на твоих руках. Ты всегда был прав, учил христосцев не поднимать первым руку на человека. Разве ты не заметил, что ни один христосец не хотел видеть твою смерть раньше своей? Это от их любви к тебе, к земле, на которой они родились, отцу, матери… Увы, и тебе недолго осталось, мы все тебя будем ждать там, брат. А в этой жизни я не увижу твою смерть, и, слава Богу, я умираю первый. Но мы все верим, что на нашем острове опять воцарится мир…
Улыбка замерла на лице Гуатра, глаза безжизненно смотрели на Тавына.
Король не мог больше переносить потери дорогих ему людей – слезы безудержно катились по его лицу. Тавын обнял тело друга, закрыл ему глаза, потом осторожно положил на пол. Он медленно встал, подошел к телам христосцев и каждому закрыл глаза. Нападавшие при этом отступили назад, словно опасаясь, что король достанет их своим мечом.
Затем Тавын перекрестился и произнес:
– Пусть наши души успокоит сам Отец наш небесный…
– Хватит церемоний, король! – насмешливый голос командира отряда прорезал воздух. – У нас нет времени. Ты идешь с нами, если хочешь жить? – и он направил на него пистолет.
Тавын расправил плечи, высоко поднял голову и, продолжая держать меч в руках, спокойно молвил:
– Ты, наверное, не слышал меня, убийца? Я сказал, что пусть наши души успокоит Бог. Наши – значит, я умру вместе с ними.
– Взять его! – приказал аназиец. – Этот шут гороховый нам еще пригодится!
– Только попробуйте, не для этого умерли братья мои, чтобы свершилось ваше грязное дело! – вскричал король, поднял меч и бросился на капитана, вознося свое оружие над головой противника.
Тот отпрыгнул и выстрелил несколько раз. Король словно споткнулся, на секунду замер и, раскинув руки, словно гигантская птица крылья, рухнул на пол рядом со старым другом со словами «Ты прав, Гуатр, мне без вас не долго осталось…»
– Сам виноват, – процедил аназиец и приказал подчиненному: – Ну-ка, проверь – если он мертв, надо уносить ноги.
– Кажется, мертв, какие сомнения? Ты, наверное, всю обойму в него разрядил.
– Сделай контрольный выстрел, а то у меня патроны закончились, и уходим.
Его подельник тщательно прицелился и выстрелил Тавыну в основание черепа.
Тело дернулось и замерло навсегда. Глаза Тавына были широко открыты и устремлены в пространство, выражая умиротворение и покой. Такая смерть волей-неволей наводила на мысль, что христосцы являлись поистине избранным народом Отца небесного, и перед смертью не мучились никакими грехами, а уходили прямой дорогой к Богу.
Чужеземцы бросились вон из замка, но столкнулись с сотней воинов у самых ворот. Оставшиеся два десятка аназийцев попятились назад – патроны они уже растратили.
Один из христосцев, который уже успел заглянуть в замок, сбежал по крыльцу вниз, крича в исступлении:
– Все наши братья мертвы, там груды тел, и все в крови! Они убили короля! Их нельзя прощать…
– Прости нас, Господи, нет им прощения! В плен никого не брать, пощады для них не будет! – отчаянно крикнул возглавлявший подкрепление Орфен и одним стремительным ударом обезглавил командира чужеземцев.
Не прошло и пары минут, как от отряда аназийцев не осталось ни одного человека.
Всю вторую половину этого дня и весь день следующего христосцы готовили тела к погребению. Все были чисто вымыты, одеты и накрыты голубыми саванами. Гробы с телами поставили под кронами деревьев, во дворе замка, где птицы порхали меж ветвей, наполняя воздух своим щебетанием, словно тоже произносили поминальные мотивы по потерянным жизням. Легкий осенний бриз нес со стороны океана влажный морской аромат, ласкающий в последний раз волосы навечно уснувших в этой жизни христосцев.
Орфен всю ночь гнал коня, и только рано утром добрался до стен города Хашмар. Кругом стояла тишина, жители еще спали. Дом Монтенея окружала изгородь из ровно подстриженных кустов роз, вокруг раскинулся сад щедро плодоносящих деревьев.
Немного отдышавшись, Орфен громко постучал.
За дверью послышались шаги и нервный мужской голос ответил:
– Иду, иду. Кто же спешит так рано? – и Монтеней открыл дверь.
– Я из Хамсона, отец, – Орфен глубоко вздохнул и не смог больше ничего произнести, лишь слезы потекли по его лицу.
– Ну, ну, сынок, – Монтеней положил руку на его плечо. – Неужели все так плохо?
– Плохо – мягко сказано. Король и все остальные, кто находился в замке, мертвы. Никто не предполагал, что они будут действовать столь вероломно – мы опоздали всего на несколько минут! Камрину надо вернуться, приготовьтесь к дороге, отец. Надо немедленно ехать, там вас ждут.
Эта страшная новость потрясла Монтенея. Сердце его сжалось, он побледнел, тяжело задышал, словно рыба без воды, ноги подкосились, и если бы не Орфен, старик бы упал.
Юноша помог старику сесть в кресло и налил воды.
– Уже лучше, сынок, – выдохнул Монтеней, не зная, как сообщить черные вести Камрину и Афре, но услышав шум в доме, Камрин вышел из своей комнаты сам.
– Что произошло, отец?.. Орфен, почему ты здесь? – Камрин стоял на ступеньке боковой лестницы, ведущей на второй этаж, с перевязанной рукой, вопросительно и тревожно глядя на Орфена.
Орфен обо всем рассказал, ничего не тая.
– Господи, и не знаю, как Афре сказать… – Камрин отошел к окну, прикрыл лицо здоровой рукой и зарыдал.
Он понял, что остался единственной опорой для своего народа, но не знал, сможет ли утешить людей, если у самого не осталось сил сдерживать горькие слезы.
– Пусть плачет, так ему будет легче. Господи, он еще совсем ребенок, а сколько пришлось пережить! – проговорил тихо Монтеней.
– Я сам все сообщу Афре… – начал Камрин, но тут раздался голос девушки:
– Я все слышала!
Афра стояла в длинной ночной рубашке, она была бледна, как мел и, казалось, вот-вот упадет.
Камрин обернулся на ее голос и подскочил, чтобы поддержать.
– Случилось то, чего мы так боялись. Ты поплачь, радость моя. Не стой так, а то я сойду с ума, если что-нибудь с тобой случится.
Он крепко прижал ее к себе и поцеловал.
– Нам надо держаться вместе, Афра, – сказал он. – Не только наши родители погибли, многие сейчас оплакивают родных. Ты плачь, плачь, отдай мне свою боль, я все вытерплю.
Они крепко прижались друг к другу, как в детстве, и оба тихо плакали.
Только глубокой ночью они достигли стен замка. По всей ограде были разожжены костры и во всех помещениях горели лампы, освещая все вокруг. Едва они въехали во двор, священник облегченно проговорил:
– Они приехали…
Люди подходили к Камрину, Афре и Монтенею, обнимали, старались утешить. Ночь прошла почти без сна, почти без разговоров, в скорбном молчании.
Когда рассвело, люди собрались на высоком холме, где проходили похороны. Под молитву священника они прощались с родными и близкими, отправляя их в последний путь.
Камрин подошел к гробу, поцеловал отца в лоб и вложил в руки покойному лежавший рядом меч. То же самое следовало проделать с мечом Гуатра. Камрин посмотрел на Афру:
