– Зачем? – Чернушка обхватила плечи руками и отступила на шаг. – Я не хочу назад.
– Хочешь, не хочешь… У Багоя живешь? Да. Работу он тебе дал? Дал. Что за неблаго…
Зария развернулась и молча поковыляла прочь. И пусть внутри все дрожало, она не собиралась возвращаться.
– Да куда ты? Тьфу, блаженная… Стой! – Сукрам, кряхтя, слез с повозки и догнал упрямицу. – Жить надоело?
– Да! – Девушка резко развернулась. – Надоело! Я как… как башмак без пары! И оставить глупо, и выкинуть жалко! Среди живых людей словно тень! Вспоминают обо мне, только когда надо что-то: или обругать, или пристыдить, или подать чего. А я? Я живая! Я нужной хочу быть! Не дурой бесполезной, над которой только смеются!
Она сорвалась на крик, а потом тихо закончила:
– Я хочу в святилище богини. К лантеям. Во мне течет их кровь. Не надо меня останавливать.
Дед покачал головой. Помолчал. Сдвинул на лоб шапку. Почесал затылок. И вздохнул:
– Поехали, отвезу. Не бросать же тебя тут, дурную.
Все еще дрожа то ли от своей отчаянной храбрости, то ли от холода, то ли от страха, чернушка приблизилась к повозке и кое-как вскарабкалась, устраиваясь на соломе. Сукрам молча тряхнул поводьями, и смирная лошадка, терпеливо ожидавшая, когда люди обо всем договорятся, потрусила вперед.
Старик молчал. Не пенял Зарии, не взывал к совести, не надоедал нравоучениями, даже не кряхтел и не вздыхал, ехал себе, будто рядом не сидела нежданная попутчица.
Мелькали стены домов, из окон которых лился теплый уютный свет, где-то скрипела вывеска, а может, это ставень жалобно всхлипывал на ветру. В городе было тихо. Но вот телега миновала городские ворота, покидая Аринтму. За стеной шумел лес… Девушка свернулась калачиком и смотрела остановившимся взглядом в бортик телеги. Под неспешное покачивание повозки, под шепот ветра и размеренный скрип колес чернушка задремала.
Она проспала всю ночь, укутав ноги подолом платья и для тепла зарывшись в солому. И до самого рассвета ее не терзали ни холод, ни тряска, ни иные неудобства. Наследница лантей спала без сновидений, провалившись в черную пропасть небытия.
Все это время возница нет-нет, а поглядывал на спутницу и покачивал головой. Он не был согласен с решением Зарии, но тем не менее все же вез ее туда, куда она так просила. Старик не собирался больше вмешиваться – каждый сам решает, как жить, и уж коли дуреха вознамерилась порвать со всем миром разом, он переубеждать ее больше не хотел. Иногда, чтобы поумнеть, человеку необходимо совершить ошибку.
– Где мы? – тихий голос, еще хриплый от сна, отвлек Сукрама от безрадостных мыслей.
– Да вот уж третий западный перекресток миновали. К вечеру будем на заставе, но там уж сама пойдешь, девка. Лантеи мужчин не привечают, так что мне туда путь заказан.
– Спасибо… – тихо промолвила Зария, а потом, приглаживая растрепавшуюся косу, сказала: – Прости меня, дедушка…
– Глупая ты. Как есть глупая, – не оборачиваясь, проворчал возница. – Сидела у бога за пазухой, так нет, вздумала характер показать. Вот верно говорят – бабе ума отмерили чуть больше курячьего. Чего тебе там нужно, у этих лантей? Поклоны класть денно и нощно? Молитвы возносить? Иль судьбу искать?
– А хоть бы и судьбу. – Чернушка вытянула из косы последнюю запутавшуюся в ней соломинку и задумчиво посмотрела старику в спину.
– Ты во мне дыру не прожигай, – хмыкнул он, почувствовав ее угрюмый взгляд. – Лучше рядом вон садись, развлеки старика, чай, всю ночь слушал, как ты сопишь.
И он придержал свою сивку, дожидаясь, пока девушка переберется поближе, после чего продолжил:
– Судьба сама к тебе придет. От нее не убежать, девка. И не спрятаться. Но бывает, чем настырнее ищешь, тем труднее найти. Тут просто перетерпеть надо. А так… чего тебе в святилище томиться? Выйди замуж лучше, ребятенков нарожай…
– Кому? Кто меня такую возьмет замуж? Кому от меня детей захочется? – Девушка сердито расправила подол старенького платья и вдруг с тоской подумала о том, что красивый наряд небесно-голубого цвета, который подарила ей Василиса, так и остался в харчевне Багоя. Впрочем, зачем ей теперь наряды? Они ей и прежде были не нужны, а теперь и подавно.
Дед неодобрительно покосился на девушку и переспросил:
– Какую «такую»?
– Костлявую, недужную, колченогую. – Зария поджала губы и припечатала: – Страхолюдину.
– О, говорю ж – глупая. – Сукрам покачал головой. – Ты ж сама из себя страхолюдину сделала, а теперь сидишь и жалуешься. Чего глаза выпучила? Мать-то не учила тебя, что ли?
– Чему? – Девушка даже выпрямилась. – Чему не учила?
Старик внимательно посмотрел на собеседницу. Неужто не знает? Да как же?
– Раз ты из рода лантей, должна бы знать, – сказал наконец хозяин старой повозки. – У вас уродство от сердца идет. Лантеи ведь богине любви служат, а она хоть и щедрая, но каверзная. Потому, пока вы счастливы, пока сердце горит – вы все красавицы. И люди, вас видя, добрее становятся, и радость в жизни только прибывает у всех. А уж коли лантея предается горечи, лелеет боль или обиду в сердце – тут ей и болезни, и несчастья, и всякая другая пакость. Запомни, девка: чем сильнее обида, тем злей болезнь.
– Но ведь…
– Что? Лантеи, так уж среди них повелось, только и могли, что жаловаться, грустить да предаваться недовольству на всех и вся. Вот и не стало их почти.
– Да как же не жаловаться! – воскликнула потрясенная девушка. – Если боги лишили нас сыновей!
Изумленный дед аж поводья выронил от этого внезапного и яростного крика, столь пронзительно и надрывно прозвучавшего в утренней тишине.
– Чего орешь, окаянная? – подбирая вожжи, пробурчал дед. – Набралась глупостей не пойми откуда и орет. Никто ничего вас не лишал. Сами себе жизнь испоганили, а боги виноваты. Других забот у них нет как будто.
– Да что ты…
– То, – веско припечатал старик. – Я тут не просто так языком мелю. Сукрам пожил – Сукрам знает. Побольше твоего, между прочим. Кровь лантей сильная, вот и рождаются у вас девчонки, чтобы наследие не прервалось. Только лишь если кровь мужа сильней окажется – мальчик родится. И боги тут ни при чем. Они вам детей не раздают, как пряники на ярмарке. Они помогают, но сами за вас делать ничего не станут, уж не обессудь. А то, что лантеи почему-то мужиков себе выбирали послабее да попослушнее, – только ваша вина. Видать, прабабки твои побаивались мужниной власти, не хотели под чужую волю идти, чай, дочери богини, куда там. Не пристало им похлебки варить да мужика обстирывать. Возомнили о себе невесть чего. Вот и получили. Любовь, девка, штука тонкая. Тот, кто любит, тот не берет, а отдает. Без меры, без счету, ничего взамен не требуя. А вам только дай, дай, дай, да побольше. Вот и посмеялась над вами богиня. Коли вы поклонения ищете, а сами любить слишком гордые – получите.
– Но… тогда ведь…
– Все не так, как тебе говорили, да, дочка?
Зария потрясенно кивнула.
– Я, девка, жизнью ученый. Где только не бывал, чего только не видывал, с кем только не беседовал. – Дед важно пригладил плешивую бороденку и приосанился. – Когда слушать умеешь – много чего откроется. Так что ты не думай, будто я тут стариковскими бреднями тебя потчую. Поразмысли над сказанным да в омут головой не бросайся. Подумай сперва. Сходи в свое святилище, только клятвы зря давать не торопись. Посмотри, как живут те, к кому ты так стремишься, и реши, нужно ли тебе их житье-бытье.
Сукрам помолчал и вдруг лукаво спросил:
– Неужто в сердце никто не запал тебе, что так легко из мира решила уйти? Красивая ж ты девка. Отъешься, хромать перестанешь – женихи к Чаше за кольцами в очередь выстроятся.
Зария грустно улыбнулась, вздохнула и как-то совершенно незаметно для себя, начала рассказывать попутчику свою короткую, но полную горечи жизнь. Рассказала про мать, про отца, про мужа, про свекровь, про Василису… Ни с кем она еще не говорила так долго, никому не изливала душу. Она не жаловалась, просто перечисляла свои злоключения, и на душе становилось легче. Прав был дед Сукрам – тем, кто умеет слушать, открывается многое. Вот и узнал возничий все о Зарии, а заодно – многое о тех, кто ее окружал.
– Как звать-то его, сокола твоего сизокрылого? – когда чернушка прервалась, спросил дед.
– Глен. – Зария ссутулилась.
– Глен, значит… – Собеседник покачал головой и хмыкнул. – Глен… Ну и что же ты горюешь? Пообещал ведь тебе мужик, что вернется. Так нет, ваша бабская забава – непременно в грусть-тоску впасть, ожидаючи. Иль никак нельзя без терзаний-то?
Девушка поджала губы, а потом наконец промолвила:
– Он сказал, что никогда от меня не откажется. И солгал. Ушел и…
– Тю! – присвистнул старик. – Дак он ведь слово тебе же, дурехе, данное сдержал! Да к тому же – ушел и отказался, то, девка, не одно и то же. Ушел – вернется, – рассудительно отметил дед. – Как же ему еще и тебе угодить, и не солгать было? Ты сама его прогнала, а теперь слезы льешь. Вот же ж курячья натура!
