Тан лишь вздохнул. На мгновение Тиссе стало жаль этого ужасного человека, который совершенно не представляет, как себя вести в приличном обществе, но жалость она в себе подавила. С подобными ему надо вести себя строго. Иначе случится беда: так говорила леди Льялл.
Та самая, которая страшнее смерти.
– Милая, – леди Арианна поманила Тиссу пальцем и, когда та наклонилась, сказала: – ты аккуратней с ним, а то сбежит ведь…
Вот была бы радость…
– …а такими женихами не разбрасываются…
Кто жених? Тан?!
– Он не… не мой жених. Я ему даже не нравлюсь!
Иначе зачем бы он стал смеяться?
– Нравишься. Деточка, у меня два брата, четыре сына и муж. Поэтому верь тому, что говорю. Нравишься. И если перестанешь хвостом крутить, будет тебе счастье.
– Нет!
От такого счастья Тисса в могилу сойдет во цвете лет.
– Я никогда за него замуж не выйду! Он права не имеет! – Тисса не знала, как еще донести до этой странной женщины, что не испытывает ни малейшего желания стать женой тана. – Он даже не настоящий рыцарь!
Леди Арианна рассмеялась. Смех был приятный, грудной. И зубы она не стеснялась показывать – на Севере, наверное, другие порядки.
– Зато мужик всамделишный, – ответила она, отсмеявшись. – Рыцарей ныне что собак, а мужиков нормальных раз, два и обчелся.
Безумные люди!
Юго скользил меж гостями, оставаясь незамеченным. Слишком уж эти люди были заняты собой.
Душно.
Зал достаточно велик, чтобы вместить всех. Но воздуха не хватает.
Пылают камины. И тысячи свечей убивают то малое, что поступает сквозь трубы воздуховодов. Юго ненавидит духоту. Ему плохо…
Плохо, плохо…
Шелестят веера в ручках дам. Взлетают платки кавалеров, прикрывая батистовыми крыльями испарину. Пудра на лицах вбирает пот. И навощенные парики сияют, что жучиные надкрылья.
Отвратительный мир!
Юго подмывает разбить окна, впустить ветер, пусть бы погасил проклятые свечи. Нельзя. Юго ловит на себе неодобрительный взгляд нанимателя и показывает в ответ язык.
Никто не видит Юго.
Никто не знает.
И не поймает.
Юго нет в этом мире. А кто есть?
Тот, кто ответит за все. В том числе и за раздражающее спокойствие Кайя Дохерти. В другой ситуации Юго восхитился бы: лэрдов и вправду делали на совесть. В другой ситуации Юго ломал бы лэрда медленно и с удовольствием, разбираясь в сложной системе ментальных предохранителей. В другой ситуации он, возможно, вообще предпочел бы прямой контакт на вскрытие.
Но сейчас ему было плохо.
Жарко.
Как-то иначе представляла я себе безудержное веселье свадебного пира.
Зал был удручающе огромен. Выбеленные стены с щитами и флагами. Узкие окна. И сотня изящных колонн, поддерживавших сводчатый потолок.
Цветы. Ленты.
Шеренги столов. И люди, которые все просто изнывали от счастья за наших светлостей. И, не будучи эмпатом – кстати, очень этому обстоятельству порадовалась, – я чувствовала их настороженность и недовольство.
Кайя приходилось туго.
Он вновь замкнулся и помрачнел. Меня подмывало плюнуть на все приличия разом и увести мужа в какое-нибудь тихое, уединенное место. Вот неужели так сложно раз в жизни порадоваться за человека?
Нет, я понимаю, что вряд ли в глазах гостей являюсь поводом для радости, но… не во мне же дело.
– Не сердись. – Кайя сжимает мою руку. – Так всегда, когда людей много.
Я даже обнять его не могу, потому что так не принято. И отвечаю на прикосновение прикосновением.
– Яркая. – Он все-таки улыбается. И злость моя уходит. – Никто из них не видит, насколько ты яркая. Они слепые.
И жестокие. Но я не должна думать об этом сейчас. У меня все-таки свадьба…
Наш с Кайя стол стоит на возвышении не то для того, чтобы хозяевам было гостей видать, не то наоборот. Нашлось за ним место и могучей кучке уже в устоявшемся составе.
Магнус в темно-лиловом сюртуке строгого покроя. Неожиданно скромном и аккуратном. Манжеты рубашки чисты, да и сам он выглядит весьма солидно. Борода и та в косицу заплетена. Только улыбка прежняя, лукавая и, как мне кажется, счастливая.
Ингрид серьезна и, сказала бы, печальна. За меня переживает? Все еще не верит, что не все мужчины – сволочи?
Сержант, сменивший доспех на наряд в черных траурных тонах. И герб на груди словно мишень. Он почти ничего не ест и не пьет, но с собравшихся в зале взгляда не сводит. Нехорошего такого. Тяжелого. Ждет нападения? Есть причины или скорее уж дань привычке?
Урфин, напротив, преисполнен незамутненного хмельного счастья, подозреваю, что источником его является Тисса, которой сия миссия весьма не по душе. Судя по выражению лица, девочка всерьез раздумывает над нанесением тяжких телесных повреждений. Даже интересно, что он ей такого сказал? Но если продолжит в том же духе, то серебряный кубок немалого веса вступится за девичью честь. И будет на завтрашнем турнире одним рыцарем меньше.
Впрочем, порой Урфин точно забывал о веселье и принимался шарить по залу взглядом.
Да, паранойя – она заразна.
Вот и Кайя велел убрать мою тарелку и кубок тоже. Он все пробует сам, а потом уже разрешает есть мне. Как-то сразу неуютно становится.
– Это мера предосторожности. – Кайя пытается скормить мне голубя, фаршированного перепелиными яйцами и травами. – На всякий случай.
– А если сам отравишься?
Смотрит на меня с умилением. Ну вот, еще по голове погладь, заботливый ты мой.
– Яды меня не берут. Самое большее, что мне грозит, – расстройство желудка. Хотя… это тоже было бы очень печально.
Воображение рисует занимательную картину предстоящей ночи. И Кайя, кажется, подсматривает – ну или я слишком уж громко думаю, – но он сначала фыркает, медленно краснеет и ворчит:
– Нет, этого точно не будет!
Я надеюсь. Мы смотрим друг на друга и одновременно начинаем хохотать. Во многом это – нервный смех, но с ним уходит напряжение.
Гости шепчутся.
Завидуют, наверное.
Я замолкаю, лишь наткнувшись на преисполненный презрения взгляд. Леди Лоу сидит не так близко, чтобы испортить мне аппетит, но и не так далеко, чтобы не испортить вечер.
Черт бы побрал эту вседворцовую амнистию в честь великого дня…
Но среди фрейлин ее точно не будет!
А действо длится.
И длится, и длится…
Муравьиные вереницы слуг. Бочки вина. Горы еды.
Жареные лебеди, которых украшали перьями, и эти лебеди до отвращения походили на живых. Певчие птицы в меду. Заячьи почки. Огромные рыбины с высеребренной чешуей. Морские ежи в крохотных фарфоровых блюдах. Седло оленя. И жаркое из косули. Паштеты в ассортименте.
Улитки.
И полутонный бык, зажаренный целиком. Его так и внесли, на вертеле, точнее на толстом таком железном штыре, который закрепили на специальных крючьях.
Быка полагалось резать и раздавать гостям, причем исключительно мужского пола. Женскому полагались медовые лепешки из рук нашей светлости. В общем-то понятно: мальчикам острое и брутальное, девочкам – сладкое. До унисексуального свадебного торта здесь еще не додумались.
А может, оно и к лучшему, что не додумались. Кайя, кромсающий быка с немалым профессионализмом, – картина незабываемая. И ведь умудрился же как-то жиром не заляпаться. В отличие от нашей светлости, которой позорно не хватало сноровки. Оно и понятно, мы в первый раз замуж выходим, тем паче в столь экстремальной обстановке. А мед для кожи – полезно, но несколько несвоевременно.
И Кайя с самым серьезным видом целует руку, подбирая губами золотистые капли.
– Люблю сладкое.
Кажется, я краснею.
Все ведь снова смотрят. Все время смотрят. Ну и пусть себе.
Музыка меняет тональность. Становится резче, ритмичней. Люди встают из-за столов, и мне в этом чудится угроза. Я снова вижу толпу.
– Нет, Иза, нам всего-то надо перейти в другой зал. – Кайя не позволит случиться плохому.
И мы идем, за нами выстраиваются гости согласно купленным билетам. Этакая человеческая гусеница. Хороводы водить станем? Я не против. Помнится, в детском саду было весело…
Новый зал отличается от предыдущего разве что отсутствием столов и наличием балюстрады. На балкончике – оркестр. Играют душевно, бодро, но танцевать наша светлость отказывается: не умеет.
Я пытаюсь объяснить это Кайя, но переорать музыку – задача непосильная. Да и выясняется, что танцев от меня не ждут. Вообще уже ничего не ждут, поскольку, доведя до противоположного конца зала, перепоручают фрейлинам. Девичий табун под мудрым руководством Ингрид прикрывают Сержант и Урфин. Их сиятельство уже не сияет, но сосредоточен и даже нервозен.
Нервозность передается мне.
Я позволяю увести себя, но на выходе все-таки оборачиваюсь. Как раз успеваю увидеть совершенный в исполнении реверанс леди Лоу перед моим мужем.
Вот тварь!
Знаешь, потеря головы – это очень серьезная потеря!
