Ее пальцы нащупали на рукояти едва ощутимую трещину, и сойка нахмурилась. Быстро изучила, напрягла запястья, и внезапно две части рукояти повернулись относительно друг друга, тихо щелкнули. Единый узкий клинок с лязгающим звуком раскрылся на три еще более узких лезвия, превращаясь в странное подобие трезубца.
– Рыба полосатая! – с удивлением пробормотала она, даже не заметив, что едва не лишилась уха. – Ты мне по нраву, малыш.
Еще один щелчок, и в ее руках вновь было копье.
Сойка пошла прочь, но, озаренная мыслью, вернулась и, напрягая мышцы, перевернула тяжеленные доспехи с высохшим мертвецом внутри. Победно ухмыльнулась, увидев то, что искала – деревянный футляр со сгнившим кожаным ремнем – защита для лезвия. Сунула находку в сумку и уже больше не оборачивалась.
На своем пути она встретила еще несколько зеркал, идентичных тому, что оказалось ловушкой для нее. Лавиани подходила к каждому из них, разбивая. На тот случай, если за ними окажется дверь куда-то еще или же – чтобы из них за ее спиной не появился шаутт.
По представлениям сойки, прошло больше суток, как она бродит по темным коридорам и бесконечным залам, окончательно заблудившись. Но отчаянию Лавиани не поддавалась, все еще надеясь выбраться из лабиринта дымящихся стен. Несколько раз она отдыхала, сидя с закрытыми глазами, положив копье поперек колен. А затем снова вставала на ноги и продолжала идти. Упрямства ей было не занимать, и она верила, что рано или поздно найдет выход из этой ловушки.
Свет сойка увидела неожиданно – белая искра среди свинцовой тяжести мира, где не было ни запахов, ни звуков, ни вкуса. Круглый, точно выточенный червем, коридор привел ее в помещение в виде сердца. Она сделала шаг, и плитка под ее ногой провалилась, а в следующее мгновение Лавиани ухнула в воду, уходя глубоко в ее толщу, словно выпущенный в упор арбалетный болт, пробивающий человеческое тело.
Ее окутал мягкий голубоватый полумрак, пронизанный рассеивающимися солнечными лучами. Наверху мерцали блики, внизу, в сгущающейся дымке, кружились тени с распущенными волосами. Они подплывали все ближе – стремительные, с чешуей блестящей на хвостах, жаждущие ее плоть, ее кровь, ее череп для выращивания золотого жемчуга.
Лавиани запаниковала, выпустила череду пузырей, и едкая, соленая вода попала ей в нос и горло, обдирая наждаком. Сразу же она потеряла все силы и волю, чтобы сопротивляться. Плохо плавающая, желающая лишь одного – вернуться домой, она была напугана и поняла, что тонет. Но стальные пальцы тисками впились ей в плечо, рванули вверх, к небу, к низким облакам и угасающему осеннему солнцу.
Ее первый вдох был точно крик умирающей чайки. Сильная рука приподняла Лавиани над водой и швырнула через высокий борт рыбацкой лодки. Она упала на дно, больно ударившись коленом, и закашляла, дрожа от студеного ветра.
Ее спаситель выбрался следом, с одежды, бороды и волос стекала вода. Бросил на нее хмурый взгляд, откинул тряпку, взял маленький металлический арбалет и прицелился в море.
Когда среди бушующих волн появилась голова уины, арбалет тренькнул, и болт пробил череп водного создания навылет.
– Паскуды, забери вас шаутт, – сказал он со странным, непривычным ее уху южным акцентом, перезарядил, но больше ни одна морская жительница не осмелилась показаться ему на глаза. – Ты едва не утонула, девочка. Больше так не делай.
– Я хочу домой! – проскулила она, стуча зубами от холода. – Пожалуйста!
На его круглом лице появилось раздражение, но ответил он спокойно:
– Теперь я твой дом, и я твоя семья.
В носу защипало, и она заплакала, закрыв лицо ладонями, ощущая глубочайшее отчаяние от того, что она так мала и беспомощна. А еще чувствуя ненависть к этому незнакомцу, который забрал ее…
Когда она вновь смотрела на мир, в комнате горело несколько оплывших свечей. Заменивший ей отца сидел на кровати, глядя куда-то мимо нее. Ввалившиеся щеки, бледная кожа, слюна, стекающая с уголка губ.
– Как забавно, – прошептал шаутт откуда-то из мрака. – Ты любила его? Как прикормленный звереныш может любить своего хозяина? Или же это нечто большее, юный таувин? Ведь он был не первым, кого ты убила. Но у тебя снова трясутся руки. Как и тогда.
– Заткнись! – прорычала она и почувствовала всю тяжесть металлического арбалета.
Демон лишь хохотнул:
– Вот он, шанс все исправить. Облегчить совесть за то, что ты сделала. Паучий яд превратил его мозг в кашу. Дай этому растению жить дальше. Пусть мучается. Пусть существует. Ибо он уже никто. Зачем тебе стрелять, таувин?!
– Потому что я ему обещала!
Это было правдой. В тот день, когда это случилось, удача была не на их стороне. Хитрая ловушка, игла с ядом алой тихони, которая предназначалась ей… Он понял, что его ждет, и попросил об услуге, если все возможности соек в исцелении не помогут.
Не помогли. И ее слово камнем легло между ними.
Лавиани понимала, что перед ней морок. Порождение извращенного мира шаутта, но все равно это было мучительно для нее. Поднять арбалет. Прицелиться. Нажать на спуск.
Щелчок, шелест, и болт, входящий глубоко в лоб. Чтобы быстро. Чтобы наверняка.
Она часто вспоминала тот день. И думала: случись это во второй раз, поступила бы так же?
Теперь ей был известен ответ.
Свечи погасли, комната исчезла, сойка вновь была… где-то. Среди серого мрака. Два широких шага, и она, ахнув, по бедра провалилась в снег.
Вокруг были сугробы, лютый ветер гонял по пустой улице выпавшую за ночь порошу. Дом навис над ней серой громадой, и бледные лучи рассвета раскрасили розовым его занесенную крышу. В черных омутах окон не было ни единого огонька. Из печной трубы не шел дым, а дверь оказалась наполовину занесена.
Лавиани узнала этот дом. Свой дом. Еще целый и не разрушенный. Такой, каким она его оставила.
– В тот год зима затянулась до середины лета. – Змеиный шепот шаутта смешивался с ветром, холодил ее кости. – Тракты заметены, нет улова, нет еды, зимняя стужа – худшая из хворей для вашего племени – шла от поселка к поселку. Ты ведь не думала об этом, таувин? Или не знала? Как считаешь, пережил ли выводок твоей матери то время? Или они сдохли гораздо позже?
– Заткнись! – повторила она.
– Забравший тебя отсыпал им много марок. Золото ослепляет. Отдать одного ребенка, чтобы прокормить других. Так… по-человечески. Только деньги ничего не стоят, когда нет еды. – Он хихикнул. – А быть может, она знала? Твоя мать знала, что ждет город, таувин? Что будет. Быть может, она хотела спасти хоть одного? Отдать для лучшей жизни? Это ведь тоже так по-человечески. Ну и как? Твоя жизнь лучше, чем их смерть?
– Иди сюда, и я расскажу тебе!
И снова смех.
– Как ты думаешь, как они умирали? Кто первый? Сделала ли она что-нибудь для твоих братьев и сестры? Убила самого младшего и скормила остальным? Или поила их собственной кровью, прежде чем умереть? Не хочешь узнать?
Дверь дома резко распахнулась, швырнув подпиравший ее снег в Лавиани. Она задохнулась, колючие льдинки ударили по щекам, оставляя на них мелкие розовые царапины. Машинально сделала шаг назад, но сугроб мягко держал ноги, и сойка, потеряв равновесие, упала на спину, погрузилась в ледяной саркофаг, забарахталась, пытаясь выбраться, но ее засосало точно в болото, накрыло темными ладонями, и женщина вскочила, хватая ртом воздух.
Зима исчезла, на открытой веранде светило мягкое солнце, и летний воздух, наполненный ароматами мяты, руты и шалфея пьянил ее легкие. Шпили Рионы, амарантовые, лазурные и бледно-васильковые, сверкали прямо перед ней, пытаясь дотянуться до редких облаков.
Лавиани увидела свои руки: морщин на них совсем не было, как и двух приметных, пусть и тонких шрамов. Надо полагать, волосы у нее тоже сейчас не такие белые, как обычно. Ей хватило нескольких секунд, чтобы понять, где она оказалась. И со смесью ужаса и неверия она уставилась на мольберт, за которым скрывался человек, рисовавший портрет.
Ее портрет.
Она начала отступать, молясь сама не зная кому, чтобы на нее не посмотрели, и только сейчас ощутила, что ее ноги босые.
Как в тот вечер.
Он все же выглянул из-за картины, и между его бровей появилась складка.
– Эй? Ты чего?
Лавиани заставила себя поверить, что нельзя вернуться в прошлое. Что это еще одно наваждение. Мерзкая шутка демона, копающегося в ее голове. Она знала, что мужчины не существует, но не могла отвести взгляда от его глаз.
Ярко-синих. Как у сына.
Он, приподняв кисть, посмотрел на ее руку:
– Зачем тебе это копье?
– Я… – Ее голос дрогнул. – Я сейчас вернусь.
Сколько себя ни убеждай, сойка знала, если он попросит остаться, она не сможет отказать. Хотя уверена, что это – сон. Хуже сна. Но даже несмотря на всю свою волю, она захочет остаться здесь.
А это означало лишь одно – ее проигрыш и победу шаутта.
Поэтому Лавиани бежала по пустым, утонувшим в оранжевом свете залам, не оглядываясь, и смех демона многоголосым эхом подталкивал ее в спину.
