Говард Лавкрафт - В склепе

Ховард Филипс Лавкрафт

В СКЛЕПЕ

На мой взгляд, нет ничего более нелепого, чем устоявшееся в самых широких кругах представление о том, будто так называемая "простота" человека автоматически подразумевает его благоразумие и добродетель. Представьте себе среду типично американской сельской глубинки, где живет грубоватый, вечно все путающий деревенский гробовщик, с которым по его же собственной нерадивости и неуклюжести приключилась - причем не где-нибудь, а в кладбищенском склепе - весьма неприятная история, и буквально любой нормальный читатель сразу же подумает о том, что его ожидает пусть несколько нелепый, отчасти даже надуманный, но все же чертовски веселый и забавный рассказ. Ну так вот, я призываю в свидетели Господа Бога и утверждаю, что та банальная история, поведать о которой позволяет мне недавняя кончина Джорджа Берча, на самом деле являет собой то, на фоне чего даже самые мрачные и суровые трагедии нашей жизни предстают в самом что ни на есть игривом и незатейливом виде.

В 1881 году Берч перенес серьезное нервное потрясение и был вынужден уйти со своей прежней работы, но при этом, однако, по возможности всячески избегал разговоров на тему того, что же все-таки с ним приключилось. Аналогичную позицию занимал и его лечащий врач, доктор Дэвис, который также скончался несколько лет назад. Устоявшаяся молва гласила, что причиной пережитого Берчем шока и его последующего недуга явилось то обстоятельство, что по досадному недоразумению он случайно запер себя в склепе кладбища деревни Пек-Вэлли, и выбрался из него только девять часов спустя, причем посредством весьма примитивного, грубого, и к тому же самого что ни на есть чудовищного способа. И если все эти злоключения произошли на самом деле, то присутствовали в них и некоторые иные, более мрачные подробности, о которых поведал мне он сам, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, ставшего для него после тех памятных событий едва ли не повседневным явлением. Возможно, он признался мне в этом только потому, что я стал его лечащим врачом, хотя нельзя исключать, что после смерти Дэвиса ему просто требовался человек, которому можно было бы хотя изредка излить душу. Сам он был холостяком, а из родственников у него к тому времени уже никого не осталось.

Так вот, до 1881 года, как я уже упоминал, Берч служил деревенским гробовщиком на кладбище Пек-Вэлли. Его отличительными чертами были неизменно крайняя черствость и бездушие, причем по этим качествам он явно превзошел многих других представителей своей профессии. То, какие вещи он, по дошедшим до меня слухам, вытворял, в наше время могли бы показаться попросту невероятными, по крайней мере в городе; да и жителей самого Пек-Вэлли невольно передернуло бы, узнай они, с каким бесстыдством этот прискорбных дел мастер снимал с покойников их последние дорогостоящие убранства - благо дело, под крышкой гроба ничего не видно, - и с каким "благородством" он принимал и размещал безгласных членов вечного братства в их траурные саркофаги, скрупулезностью в оценке которых он нередко, причем весьма нагло, пренебрегал. Короче говоря, в своей работе Берч отличался небрежностью, черствостью и, если так можно выразиться, профессиональной неуместностью.

И все же я возьму на себя смелость утверждать, что по природе своей Берч не был злым человеком. Это был исполнительный и, к тому же, отнюдь не лучшим образом отлаженный механизм, а точнее - бездушное, бездумное, невнимательное и жадное "бревно", подтверждением чему является хотя бы тот самый, в общем-то довольно нелепый инцидент, избежать которого можно было бы безо всякого труда, обладай Берч тем минимумом воображения, удерживающего обычного гражданина в определенных рамках.

Я испытываю некоторую неловкость и не знаю, с чего начать свой рассказ о приключившейся с Берчем истории, поскольку никогда не считал себя умелым рассказчиком. Впрочем, начать, видимо, следует с холодного декабря 1880 года, когда земля повсюду промерзла настолько, что кладбищенские могильщики наотрез отказались вплоть до наступления весны заниматься своим непосредственным делом. К счастью, деревня та была небольшая, и люди в ней умирали относительно нечасто, а потому всех усопших клиентов Берча вполне можно было временно расположить в одном довольно старинном склепе, словно предназначенном именно для таких целей.

В столь суровых погодных условиях наш гробовщик, видимо, окончательно впал в летаргическое состояние, и в своей традиционной беспечности, похоже, решил превзойти самого себя. Никогда еще он не делал столь неуклюжих, непрочных, можно сказать, просто хлипких гробов, и не относился с такой явной небрежностью ко всему тому, что его окружало, в том числе и к проржавевшей защелке на двери склепа, которую он впоследствии с такой беззаботностью распахнул и по собственному же недогляду захлопнул за собой, ни на что не глядя и ни о чем не думая.

Однако, рано или поздно, но весна все же наступила, и усердно вырытые землекопами могилы были готовы принять в себя девять жертв безжалостной старухи с косой, которые покорно дожидались своего часа, лежа во временной гробнице. Что до Берча, то он, всеми фибрами души презирая и ненавидя процедуру предстоящей перевозки и погребения покойников, также одним хмурым апрельским утром был вынужден приступить к выполнению своих обязанностей. Впрочем, работу свою он прекратил еще до полудня якобы по причине сильного дождя, который, как он заявил, раздражал его лошадь, и потому успел предать земле лишь одного-единственного покойника. Это был девяностолетний Дариус Пек, могила которого, естественно, находилась чуть ли не в двух шагах от склепа. Про себя Берч решил, что на следующий день примется с утра за маленького старичка - Мэттью Феннера, могила которого также располагалась относительно неподалеку. Впрочем, и этим его планам не суждено было сбыться целых три дня - вплоть до окончания великой страстной пятницы, то есть аж до пятнадцатого числа. Не будучи суеверным человеком, он в общем-то довольно безразлично относился ко всевозможным церковным датам и наотрез отказался заниматься в тот день сколь-нибудь серьезными делами. Однако следует признать, что события именно того памятного вечера самым серьезным образом изменили и самого Джорджа Берча, и всю его последующую жизнь.

Отложив таким образом на время все заботы о похоронах, Берч, чтобы подготовить к траурной процедуре тело Мэттью Феннера, поехал в открытом фургоне по направлению к склепу. То, что он был при этом не вполне трезв, Берч и сам впоследствии признал, хотя в то время его еще нельзя было назвать горьким пьяницей, коим он стал впоследствии, да и то единственно с целью вытравить из души некоторые жуткие воспоминания.