Каким-то образом инстинкт все же помог ему продраться сквозь отверстие пролома, вслед за чем последовал глухой удар его тела о сырую землю. Идти он, как выяснилось, не мог, а вновь показавшаяся луна стала свидетельницей ужасающего зрелища: Берч волочил свои кровоточащие ноги к кладбищенской сторожке, в безумной поспешности цепляясь пальцами за черную землю, хотя на самом деле тело его передвигалось с той выматывающей душу, сводящей с ума медлительностью, от которой страдает человек, видящий кошмарный сон. На самом же деле его, по-видимому, никто и не собирался преследовать, ибо он по-прежнему был один и все еще жив, когда хозяин сторожки по фамилии Армингтон наконец откликнулся на его слабое царапание в дверь.
Армингтон помог ему добраться до свободной койки и послал своего маленького сына Эдвина за доктором Дэвисом. Раненый пребывал в полном сознании, но не мог сказать ничего сколь-нибудь вразумительного или, тем более, значимого, а лишь бормотал что-то вроде: "О, мои ноги!", "Отпусти!", или "...заперт в склепе".
Вскоре прибыл доктор со своим чемоданчиком, начал задавать пациенту всякие короткие вопросы, а затем снял с него верхную одежду, обувь и носки. Обнаруженные им раны - а обе лодыжки Берча и в самом деле были страшно изодраны чуть повыше ахиллесова сухожилия - крайне озадачили, а затем и не на шутку встревожили врача. Его вопросы несли в себе нечто большее, нежели просто вдумчивый интерес лекаря к состоянию больного, а руки заметно подрагивали, пока он обрабатывал и перебинтовывал изуродованные ноги, причем со стороны могло показаться, что ему хотелось как можно скорее убрать с глаз долой эти страшные раны.
Для в общем-то бесстрастного доктора Дэвиса были довольно нехарактерны те зловещие и полные благоговейного страха вопросы, посредством которых он явно пытался вытянуть из ослабевшего гробовщика все подробности его ужасного приключения. По какой-то непонятной причине он проявлял странную озабоченность, выясняя, действительно ли Берч был уверен - абсолютно уверен - в том, кому именно принадлежал тот гроб, что лежал сверху; каким образом он вообще отыскал его; как ему удалось убедиться в почти полной темноте, что это гроб с телом Феннера, и как он отличил его от стоявшего ниже точно такого же гроба с телом злобного Эйсафа Сойера. А затем высказал и вовсе неожиданное сомнение в том, что столь прочно сколоченный гроб Феннера так легко проломился. Давно работая в этой деревне, Дэвис, разумеется, присутствовал на обоих похоронах, равно как и пользовал Феннера и Сойера во время их болезни, и ему показалось странным, что Берчу удалось уложить в гроб тело довольно долговязого Сойера так же ровно и прямо как и миниатюрного Феннера.
Пробыв в сторожке не менее двух часов, доктор Дэвис наконец ушел, предварительно наказав Берчу объяснять всем и каждому, что раны его были причинены исключительно острыми краями дерева и концами гвоздей. Да и потом, добавил он тогда, разве люди способны поверить во что-либо иное?
Впрочем, для Берча не составило никакого труда говорить именно то, что ему было предписано, и не подпускать к осмотру своего тела никого, кроме доктора Дэвиса. Вплоть до своего смертного часа Берч строго следовал наказу доктора, и лишь мне одному, как его новому лечащему врачу, рассказал детали всей этой истории; едва взглянув на шрамы - явно старые, зарубцевавшиеся и побелевшие - я также подумал, что он поступил совершенно правильно, послушавшись совета доктора.
После того инцидента Берч на всю жизнь остался хромым, поскольку ахиллесовы сухожилия и в самом деле были серьезно повреждены, однако мне кажется, что истинная причина столь неожиданной покорности крылась в его собственной душе. Следовало признать, что его мыслительные процессы, некогда такие флегматичные и вполне логичные, также претерпели жестокие изменения, и мне было горько замечать его подчеркнуто возбужденную реакцию на каждое упоминание таких слов как "пятница", "склеп", "гроб", равно как и ряда других, не имевших столь явной связи с пережитыми событиями. Перепугавшаяся в ту ночь лошадь Берча вскоре вернулась в свое стойло, однако его собственный потрясенный рассудок так и не смог отыскать пути к родному пристанищу. Разумеется, он сменил род деятельности, однако отныне словно какой-то рок завис над его поникшей личностью. Возможно, это был всего лишь страх, а может, к нему примешивалось нечто вроде раскаяния за прегрешения и ошибки прошлых лет. Что же до его внезапно прорезавшегося пристрастия к спиртному, то оно скорее лишь усиливало воздействие тех пагубных воспоминаний, от которых он столь искренне стремился избавиться.
Едва покинув в ту ночь Берча, доктор Дэвис взял фонарь и пошел в тот самый склеп. Лунный свет достаточно ярко освещал изуродованный кирпич его кладки и испорченный фасад, а засов легко сдвинулся под самым незначительным движением руки. Закаленный прошлым опытом пребывания в анатомическом театре, доктор вошел и огляделся, чувствуя, однако, что вскоре задохнется от той нестерпимой вони, которую выделяли лежавшие кругом тела. Производя свой осмотр, он в один из моментов чуть было не издал невольный крик крайнего изумления от своего открытия, однако несколько минут спустя все же не удержался и выдавил из себя сдавленный и какой-то хриплый звук, который был страшнее любого вопля. Сразу вслед за этим он бросился в сторожку и, сам же нарушив все данные ему пациенту наказы, принялся трясти и будить Берча, после чего обрушился на него лавиной разгоряченного, вопрошающего шепота, который показался очумевшему после сна пациенту шипением негашеной извести, на которую выплеснули ведро воды.
- Берч, это был гроб Эйсафа, как я и предполагал! Я же отлично помню его челюсти - спереди на верхней челюсти недоставало нескольких зубов. О Боже, не видать бы мне больше никогда ничего подобного! Тело сильно разложилось, но если мне еще когда-либо доведется увидеть выражение такой злобной, такой яростной мстительности на чьем-либо лице - точнее, бывшем лице!.. Вы же знаете, какая жажда мести всегда обуревала его, помните, как он преследовал старого Рэймонда даже через тридцать лет после того, как они затеяли между собой ту тяжбу по поводу границ их участков, и с какой яростью пнул того жалкого щенка, который вздумал тяпнуть его в прошлом августе... Да ведь это был сущий дьявол, Берч, и мне кажется, что его верность принципу "око за око" способна пережить любое время и одолеть даже саму смерть! Боже мой, до чего же страшна его ярость - какое счастье, что он не направил ее против меня!
Зачем вы это сделали, Берч? Он действительно был негодяем, и я не осуждаю вас за то, что вы подготовили ему бракованный гроб, но ведь вы всегда ухитрялись зайти в своих проделках слишком далеко! Ну, понимаю еще, сэкономить на чем-то, а то и просто пожадничать, но вы же не могли не помнить, сколь тщедушным был наш маленький старый Феннер.
