Виталий Каплан
Философ
1.
- Довольно, философ! - мелодичным голосом изрекла королева. - Довольно наслушались мы твоих речей, и находим их дерзкими и возмутительными, оскорбляющими наш слух. А потому...
Она перевела дыхание, соображая, видимо, что же говорить дальше. Щёки её пылали пунцовыми, цвета перезрелых помидоров, пятнами, а глаза, неправдоподобно огромные глаза, превратились теперь в узкие щёлочки-бойницы. И куда делась тщательно наведённая красота! Не спасали положение даже изысканно завитые льняные локоны. Аристократически бледная кожа как-то вдруг посерела, сморщилась. Да, хрупкая вещь - красота. Не знаю уж, как она сумеет спасти мир.
Наверное, сторонний наблюдатель съёжился бы сейчас под королевским взглядом - тот, по идее, должен был пронзать насквозь, обжигать, вгонять в трепет и вообще уравнивать любую единицу с толстеньким нуликом.
И конечно, мрачно закивали придворные. Высохшие старцы в лисьих шубах деловито переглянулись, багроволицые здоровяки в стальных панцирях как бы невзначай стиснули рукояти длинных, едва ли не в рост их обладателей, мечей, а напудренные дамы точно по команде сконфузились.
Однако я не был сторонним наблюдателем и, несмотря на всю эту мишуру, понимал, что из монарших глаз готовы выкатиться горячие, злые слёзы, и готовы прямо вот сейчас искривиться от обиды излишне тонкие губы - ей всегда не хватало чувства меры. Растерянность сквозила за её наскоро слепленной суровостью. Правда, знал об этом один лишь я.
- А потому, - выдохнула наконец королева, - мы, Божьей милостью Брунгильда Первая, властительница славного королевства Лотарингия, повеливаем! - Она выпрямилась, довольная своей формулировкой. - Дерзкого философа взять в железа и заточить в подвалах Башни Справедливости. Верховному же инквизитору нашему, благородному Ольвену де Брайену, с тщанием великим произвести дознание по сему прискорбному делу, дабы оградить спокойствие наших добрых подданных и пресечь крамолу со всеми бесовскими корнями её. Такова наша воля!
Всё это королева произнесла на одном дыхании, ни разу не сбившись на свои излюбленные словечки: "ну, это самое", "короче", "в общем". Что ж, делаем успехи.
- 2
Никто не шелохнулся во время её речи, и даже солнечный свет, струящийся из высоких стрельчатых окон на мраморные плиты тронного зала, тоже замер, опасаясь нарушить торжественность момента.
Королева поёрзала, устраиваясь поудобнее на необъятном золотом троне, и бросила на меня короткий, ликующий взгляд. Он означал что-то вроде "Ну как, съел? Так чья взяла, философ?"
Ладно, эти взгляды нам знакомы. Более чем.
- Я только что хочу сказать, ваше величество, - кашлянув, сообщил я не то королеве, не то окружающему пространству. - Старайтесь уж как-то соответствовать, что ли. Имеется, знаете ли, ряд досадных неточностей. Надо бы подкорректировать. Во-первых, ваша свита, - я сделал нарочито длинную паузу, оглядывая притихших придворных. - Так вот, ведомо ли вам, моя королева, что никто - ни бароны, ни герцоги, ни прочая живность в тронный зал с оружием не допускается. Нигде и никогда. Сие дозволено только личной королевской страже. Ну, вы понимаете феодальная раздробленность и озлобленность, заговоры там всякие, смуты... В общем, элементарная техника королевской безопасности.
Королева молчала, переваривая услышанное, и её злую растерянность уловил бы сейчас даже сторонний наблюдатель. Которого, разумеется, нет и быть не может. Сюжет абсолютно приватный.
Я отхлебнул кофе - тот, оказывается, успел уже остыть, и продолжал:
- А кстати, почему Лотарингия? Мелкая, малоинтересная французская провинция. Я думал, будет нечто помасштабнее. Звучит, впрочем, красиво. Лотара-миротворца напоминает... Да, и последняя поправка. Этот ваш верховный инквизитор... Понимаете, ваше величество, имя у него неподходящее. Если Брайен, то никак уж не "де". А если "де", то никак уж не Брайен. Выберите что-то одно. А то ведь гибрид получается.
- Ну ты, умный, поговори мне, - выдвинулся из-за спин придворных некто высокий, бородатый, в синей, украшенной какими-то белыми блямбами, мантии.
Бородач приблизился ко мне вплотную, белые блямбы на поверку оказались маленькими оскаленными черепами, вышитыми столь искусно, что хоть сейчас в учебник анатомии.
Вот, значит, он какой, верховный инквизитор Ольвен де Брайен. Всё предсказуемо - рост под два метра, мощные руки, более смахивающие на медвежьи лапы, густая, с еле заметной рыжинкой борода, ниспадающие на плечи волосы. Тонзуры, конечно, нет. Видимо, не хочет казаться лысым. А может, и не слышал он ничего о тонзуре.
- 3
- Что-то вы, ваше преосвященство, слишком грубы, - заметил я, глядя в карие, испытующие его глаза. - Оно, кстати, и вашему сану неприлично. Лучше уж так: "Не суесловь, сын мой, ибо вскоре, после имеющей быть между нами проникновенной беседы, ты и сам с глубокой горечью осознаешь, сколь пагубны твои заблуждения..." Вот на таком языке я согласен разговаривать.
- Языки здесь выбираю я, грешник, - насмешливо прищурился де Брайен. - Что же до твоего, то он излишне остёр. А подобный язык подлежит удалению, ибо сказано: "Язык твой..."
- "Враг мой", - закончил я за него цитату.
- Ты прав, философ. Но ты прав и ещё в одном - заблуждения свои придётся тебе осознать, и очень скоро.
Он всегда был излишне уверен в себе.
- Стража! - кивнул де Брайен подпирающим двери латникам. - Обвиняемого - на третий подземный ярус, в двести пятнадцатую допросную. Верховный инквизитор задумчиво взглянул на меня, словно припоминая что-то, затем добавил: - До встречи, грешник.
- До встречи, ваше преосвященство, - грустно улыбнулся я в ответ. - Да, черепа с мантии сними. Перед людьми неудобно. Это ведь вовсе не инквизиторские побрякушки.
- Разве? - слегка опешил де Брайен. - Ну и что, а если мне нравится?
Вкусы у него всегда были так себе.
2.
- Итак, ты не хочешь покаяться в своих заблуждениях? - неожиданно мягко поинтересовался де Брайен, гладя на меня снизу вверх.
Камеру освещал всего лишь один, воткнутый в позеленевшее медное кольцо, факел, рыжеватое пламя чадило и потрескивало, точно зуб в клещах неумелого дантиста. Аналогия была под стать обстановочке - малиновым цветом наливались прутья жаровни, тускло поблёскивали разложенные на столе кривые щипчики, висели на стене разнообразного ассортимента плети. Вдобавок имелась в камере и дыба, на которой я, собственно, и висел - с вывернутыми локтями, голый по пояс, и спину мою украшало с десяток сизо-багровых рубцов.
Наверное, мне было очень больно.
- Покаяться? В чём именно, ваше преподобие? - сухо осведомился я, наблюдая за угнездившемся на потолочной балке нетопырём. Красивая была мышь, как в детских книжках с цветными картинками.
