- Ну так. Шпионим помаленьку. Скромно так, по-домашнему. Кто-то когда-то об искренности вещал, о доверии.
- А что мне оставалось делать, кроме как попробовать докричаться оттуда? Каждый день, понимаешь, каждый день видеть, как дети уходят от тебя. Да разве только от нас с Мариной? Вообще уходят - из реальности. Туда, в это кибернетическое непотребство.
- 10
- Так уж и непотребство? Там есть что-то, чего не нашлось бы и тут, в суконном нашем бытии?
- Не ври, оно не суконное. Не только суконное.
- Вот только давай не будем ударяться в философию, ладно? Получится ещё хуже, чем у Ленки с Олежкой их "Лотарингия". Столь же густой запашок дилетантства.
- При чем тут философия? Дети уходят из жизни.
- В другую жизнь.
- Которая не более, чем отражение этой. Вдобавок ещё и зеркало кривое.
- А не рожа?
- Не заслоняйся банальностями от истины.
- А что есть истина?
- Ну вот, начинается... Ты же столько раз говорил себе...
- И не только себе.
- И не только. Но ведь в самом же деле! Ленке надо максимально использовать оставшиеся месяцы. Может, хоть со второй попытки сдаст. Голова-то у неё светлая. Но и вуз попроще надо присмотреть, на всякий пожарный. Согласен?
- Добавь ещё "присмотреть работу".
- И добавлю. Содержать красну девицу неполных девятнадцати лет это, знаешь ли, накладно.
- Уж мне ли не знать. Статейками да рецензиями палат каменных не нажить. Хотя, это как посмотреть. У каждого ребёнка своя комната, свой компьютер, в гараже "шестёрка", пускай и потрёпанная, но вполне ещё на ходу. В общем, по миру не идёшь, и не ври - не на сию тему у тебя мозги болят.
- Ты прав. И ты знаешь, как это страшно. Я становлюсь им не нужен. Что я, что Марина. То есть нет, нужны, конечно, но... Как обеденный стол, как ботинки...
- Как воздух...
- Вот именно. Пока дышишь - не замечаешь. Но это всё не то. Не о том. Я, именно я, делаюсь им не нужным. Неинтересным, что ли. Да, согласен, мама с папой - фигуры для них немаловажные. Но именно что фигуры. Не персонажи. Замени нас любой другой парой из того же круга, и ничего для Ленки с Олежкой не изменится. А поезд ушёл - вот и бежим за паровозом.
- Это всегда говорили себе все родители. Ещё, наверное, в каменном веке.
- 11
- Тогда не было виртуальности. Не было, куда уйти. А им этот мир нужен только чтобы не умереть с голоду. Чтобы было, чем на кнопки нажимать. А главное, а суть - там, в тронном зале, в подвалах этих дурацких. Господи, и это мой Олежка! Верховный инквизитор... Щипцы с длинными ручками... Он же в пять лет всем детям игрушки свои дарил.
- А как рыдал, когда Джула везли к ветеринару, усыплять.
- А в шесть лет, помнишь, когда Маринкина мама... Как он вечером подкрался сзади, прижался к моей ноге и тихо так попросил: "Папа, ты только не умирай, ладно? Никогда!"
- И ты ответил: "Ладно, малыш. Обещаю."
- А теперь вот... Я всё думаю, он знал, кто такой Философ, когда... Когда бросил факел? С одной стороны, он столь заигрался, что забыл себя. Что он не ублюдочный этот "де Брайен", а семиклассник Олежка. А с другой...
- А с другой ты ему тонко намекнул на толстые обстоятельства. Про двойку по алгебре, помнишь?
- Но связал ли он? Хотя двойки, лекарство для мамы, разбежавшиеся друзья-приятели... Несложно вычислить, кто может быть в курсе всего этого.
- И всё-таки ты никогда не узнаешь правды.
- Наверное, к счастью.
- Или наоборот. Пойми, тут не бывает простых решений.
- Мне ли ты объясняешь? Я ли не запирал им компьютеры на ключик?
- Что они и преодолевали посредством булавки.
- Или вынимал модемы.
- После чего Ленка объявила голодовку, а шустрый Олежка смылся на пару дней. Как выяснилось, к Лёньке Бутягину. Благо, родители у того расслаблялись в очередном круизе, а пацана оставили наедине с компьютером и глухой прабабкой.
- Которую Лёнечка строил по стойке "смирно".
- "Тростию же направляй заблудшего на стезю его..."
- Пробовал. Но знаешь, давай не будем. Вот про это - не будем.
- Уж больно ты нежен, как я погляжу.
- Уж какой есть.
- Неудивительно, что они уходят. Понимаешь, важно не то, куда. Важно - от кого.
- Ну ты, умный! Поговори мне!
- 12
Я резко поднялся, шагнул вперёд, и он тоже подался мне навстречу - из овального, в дубовой раме зеркала. Оно досталось Марине ещё от её бабушки.
Дымчатая поверхность отражает край кухонного стола, белую дверцу холодильника, меня - невысокую личность с изрядными залысинами, с имеющим быть животиком и серыми мешками под глазами. Нет, надо, надо бросать курить. И пиво тоже. И по утрам бегать... надо...
Они спят - каждый в своей комнате. Умаявшийся от инквизиторских трудов прыщавый мой Олежка, который так не любит манную кашу и алгебру, а любит... Я теперь уже и не знаю, что он любит.
Пухлощёкая моя Ленка, расцветшая ещё не женской, но уже и не девчоночьей красотой, дылда моя лопоухая, не нужны тебе эти королевские льняные локоны и эльфийские, в пол-лица, глазища. Ты и так хороша.
Они спят, и я не вижу их сквозь обклеенные зелёными обоями стены, не вижу - но слышу их прерывистое дыхание. Или это мне только кажется, что слышу.
Вы только не бросайте меня, ладно? Никогда.
Довольно, Философ!
