Фильчаков Владимир
Если я проснусь
Конспирация у нас - не хуже чем у шпионов. Потому что если поймают - по головке не погладят. Снесут голову, и весь разговор. Поэтому я пробираюсь к месту встречи кругами, петлями и спиралями, оглядываюсь, присматриваюсь к каждому прохожему. Вроде чисто. Ладно. Вхожу в загаженный подъезд, прокуренный, пропахший мочой и кошками, поднимаюсь на третий этаж, открываю дверь своим ключом. В квартире царит запустение. Толстый слой пыли на изрезанном и исписанном столе, немытое со времени она окно, раздрызганный диван с подломившейся ножкой, пара колченогих табуретов, отставшие во многих местах мрачные обои. Я сажусь на диван, отзывающийся жалобным и жалким скрипом, вытягиваю ноги на один из табуретов, запахиваюсь поплотнее в свою куртку, потому что в квартире почти так же холодно, как на улице, и закрываю глаза.
До встречи еще есть время. Можно посидеть, покурить, подумать. Никому нельзя доверять, сколько раз убеждался. Так зачем пошел на встречу? Можно ли доверять Клопу? Нельзя. Но он такие деньги пообещал... Точнее, не пообещал, а только намекнул, что дело пахнет большими деньгами... Врал, небось. Ладно, посмотрим.
В дверь стучат условным стуком. Я подскакиваю, пытаюсь унять сердцебиение. Заказчик прибыл. Тихо подхожу к двери, заглядываю в глазок. В подъезде сумрачно, видна только черная физиономия. Отпираю дверь, пропускаю в квартиру невысокого кавказца с густой черной бородой, в кожаной куртке и кепке, в потертых синих джинсах и кроссовках. Выглядываю в подъезд - никого. Запираю дверь, иду в комнату. Кавказец стоит на пороге, удивленно озирается.
- Садись, - киваю ему на табурет, сам удобно устраиваюсь на диване.
У кавказца недовольное лицо, он осторожно опускается на табурет и говорит с сильным акцентом:
- Негостеприимный вы, русский.
- А ты не обобщай, - отвечаю я, закуривая. - Это не русские негостеприимные, а я негостеприимный. Почувствуй разницу и излагай свое дело.
- Ты - хакер? - спрашивает кавказец, морщась от дыма, который плывет в его сторону.
- Бабушка твоя хакер, - криво усмехаюсь я, затягиваясь подряд несколько раз. - Я программист.
- Ты мой бабушка не трогай, - лицо кавказца темнеет. - Я твой не трогаю, и ты не трогай.
- Ты дело говорить будешь или нет никого? - обрываю его я. - А то ведь у меня время - деньги. Мне тут твоих родственников обсуждать недосуг. Тебя как зовут-то, ара?
Кавказец вскакивает в порыве негодования, потом, вспомнив что-то, медленно садится.
- Я не ара, я чечен, - говорит он злобно. - Тебе деньги нужен?
- Нужен деньги, нужен, - я прикуриваю новую сигарету от окурка. - Ты сюда пришел мое финансовое положение обсуждать? Говори быстрее, чего надо!
- Вирус сделай! - выпаливает чечен, и его глаза сверкают вселенской ненавистью.
- Какой вирус, для чего?
- Хороший вирус, чтобы весь компьютер полетел.
- Весь компьютер, - усмехаюсь я. - Чей компьютер?
- Весь! - чечен делает руками округлое движение. - На вся земля.
Я так глубоко затягиваюсь, что сигарета обжигает губы. Роняю ее на пол, затаптываю каблуком, достаю третью, прикуриваю. Руки у меня дрожат, и чечен видит это.
- Вы, ары, видать совсем ума решились от всемирной ненависти, - говорю, щурясь от дыма. - Весь компьютер ему! Да у тебя денег не хватит, чтобы на весь компьютер...
- Сколько? - обрывает чечен.
- Гляди, какой деловой! - говорю я, чувствуя, что сердце сейчас выпрыгнет из горла. В голове шумит как в трубе, щеку сводит нервный тик. - Пять миллионов!
- Долларов? - деловито уточняет чечен.
- Нет, монгольских тугриков! - саркастически усмехаюсь я, потом спохватываюсь, что он, сдуру, может принять мои слова за чистую монету: - Конечно долларов, чего же еще? - А сам думаю: "Ну, ты, парень, попал!"
- Договорились! Только чтоб сработал двенадцатый июнь.
Я закашливаюсь, глаза у меня лезут на лоб, я долго кашляю, так долго, что мне кажется, что я сейчас выплюну на пыльный пол все свои внутренности.
- Много куришь, - осуждающе говорит чечен.
- Не твое дело! - с трудом выдыхаю я, глядя на него сквозь красную пелену. Пять миллионов! Можно было и сто запросить! - Ладно. Вот тебе бумажка, на ней телефон. Через три дня позвонишь по этому телефону, спросишь Марью Ивановну. Это старушка, божий одуванчик, не вздумайте ее шерстить, она ни сном, ни духом. Ты понял? Скажешь ей, что чемодан готов. Это значит, что ты готов передать мне деньги. Ровно через сутки опять позвонишь Марье Ивановне, она скажет, куда отнести чемодан. Да гляди, чтобы никаких кукол, я каждую пачку проверю. Понял? Да придешь один, без всяких там друзей-чеченов в кустах! Принесешь деньги, получишь дискету с вирусом. Сработает, как полагается, двенадцатого июня.
- Ты нас за дурак принимаешь, да? - шипит чечен. - Когда сработает, тогда и получишь.
- Это ты меня за дурака принимаешь! - хриплю я, закуривая очередную сигарету. - Это чтобы я участвовал в ваших террористических актах на весь мир, да бесплатно? А потом ищи тебя как дерьмо в унитазе? Нет, милый друг, чтоб ты сдох, так дело не пойдет. Это такой теракт, что твоему Осаме и не снился, причем практически задаром, всего каких-то паршивых пять миллионов баксов. В общем, я тебе сказал свои условия, ты иди, посоветуйся там с кем надо. Твое счастье, что такая падаль как ты, попал на такую падаль как я. Другой кто с тобой даже разговаривать не стал бы. Иди, поищи другого программера! Иди, поищи! Сделают. За такие бабки сделают. Кучу дерьма предложат. И через неделю это дерьмо антивирусами перебьют, без проблем. Понял, ара? Знаешь, что такое антивирусы? Ну, где тебе знать, ты же компьютера в глаза не видел, а вирус для тебя все равно, что бацилла в колбе, ты же наверняка противогаз наденешь, когда за дискетой придешь. Все, разговор окончен. Давай, выметайся из квартиры, да поскорее!
Чечен смотрит на меня с ненавистью, уходит, оглядываясь. Не бойся, ара, я тебе нож в спину не воткну, не мое это хобби. Я жду минут десять, непрерывно курю, от дыма у меня уже трещит голова, в которой болтается одна-единственная мысль: "Ну, ты, парень, попал!" Я выхожу из квартиры, но не спускаюсь по лестнице, а поднимаюсь наверх. Открываю чердачный люк своим ключом, прохожу по засиженному голубями чердаку к крайнему люку, спускаюсь, выхожу из подъезда, долго кружу по улицам, проверяя, не подцепил ли где хвоста, убеждаюсь, что все чисто, хоть это и слабое утешение - наверняка чечены точно знают, где я живу, и все мои ухищрения напрасны...
Домой прихожу, когда уже совсем темнеет. Темной тенью пробираюсь к подъезду, поднимаюсь на свой этаж. Не раздеваясь, прохожу в ванную, совмещенную с туалетом, к своему зеркалу. Зеркало мне досталось от родителей. Оно обыкновенное, дешевое, с гипсовой лепниной, когда-то раскрашенной в веселые цвета, а сейчас облупившейся. Еще оно большое, овальное и немного мутноватое. В нем отражается худой небритый мужик со всклокоченными, давно не стриженными темными волосами, с неправильным лицом землистого цвета, с мешками под глазами.
