Башкиров Михаил
Страсти обыкновенные
Гражданин возвращался из отпуска с иконой.
Лето гасло. Тусклые краски ползли вдоль тракта, и не верилось, что через неделю-другую густо закипит резвая осень.
Автобус покачивало и трясло на выбоинах.
Сластенов то и дело поправлял рукой обшарпанный чемодан, а тот, как нарочно, раздув бока, отползал назад или прибивался к соседнему креслу.
Икона лежала в чемодане, завернутая в старую газету. Одним углом она зарылась в толстый свитер домашней вязки, другим углом тупо стукалась о поллитровую банку с вареньем. На икону мягко наседали грязные скомканные рубахи, майки, носки. Снизу ее подпирали сломанный фотоаппарат и толстенная книга по специальности, так ни разу и не открытая за время отпуска, да журнал с частично разгаданным кроссвордом и первыми главами свежего английского детектива.
Сластенов смотрел мимо дремлющего соседа на обочину, поправляя непослушный чемодан, вспоминал парное молоко, творог, сдобренный сахаром и густо приправленный сметаной, и лихо закрученный детектив. Снова смотрел на обочину.
В первой же главе сразу четыре трупа, исчезнувшая реликвия и ни одной улики… Туман, кровь, недоеденный пудинг и уверенная походка сержанта полиции… А как спалось в дождь на сеновале под толстым одеялом… Было слышно, как возятся свиньи, блеет овца и бдительно ворчит пес… Бедный сэр Чарльз… Надо будет обязательно купить продолжение… Как спалось…
Сластенов задремал и пришел в себя, когда уже въехали в город. Чемодан, покрытый ровным слоем пыли, уполз далеко назад, под ноги парней, которые, как и шесть часов назад, резались в карты.
За всю дорогу Сластенов ни разу не вспомнил об иконе, когда ехал с автовокзала в переполненном трамвае, не вспомнил и войдя в подъезд, заново покрашенный за время его отсутствия.
Отомкнув дверь, сбросил прямо у порога кроссовки, расстегнул пиджак, толкнул чемодан под зеркало, уронил мятую кепку на пол и уселся на табуреточку.
Наконец-то дома… Чем-то вкусным тянет с кухни. Сейчас бы тарелочку борща…
— Кирилл, это ты? — жена выглянула в прихожую, думая, что вернулся сын, обмерла, держа на весу руки, белые от муки. — Ваня!
— Решил последнюю недельку дома отсидеть. А то и не заметишь, как на работу выходить, и опять ящик на балконе останется неотремонтированным, да форточку надо подогнать, сама же говорила…
— Знала, что сбежишь, — жена ушла на кухню, вернулась с вымытыми руками, — с утра чувствовала… Пришла с работы — и сразу за блины, твои любимые…
— Фаршированные?
— С мясом и рисом, — жена задвинула чемодан в угол, подняла кепку, нацепила ее на вешалку и поцеловала мужа в небритую щеку.
— Я тебе, Машунчик, варенья привез — клубничного, — Сластенов поднялся. — Каждую ягодку своими руками собирал, на четвереньках ползал.
— Загорел, поправился, — жена у входных дверей нагнулась, взяла кроссовки и поставила их рядом со своими туфлями. — Тетя Катя все такая же шустрая?
— Кстати, она же мне свитер толстущий связала, — Сластенов шагнул к жене и запнулся об угол чемодана. — С магазинскими не сравнить… Может, Кириллу подойдет?
— Обойдется… Ты и так отдал ему венгерские подтяжки… Сколько раз говорила — не балуй парня… Весной купили тебе джинсы, а он их все лето протаскал…
— Но я же не виноват, что он меня по размеру догнал.
— По размеру-то догнал, а по уму скоро перегонит, учти…
— У тебя на кухне ничего не пригорит?
— Иди-ка лучше прими ванну и не забудь побриться…
— Слушаюсь и повинуюсь, — он чмокнул жену в шею ниже уха — сережка царапнула щеку — и пошел в спальню. Там разделся возле трехтумбового шифоньера, зевнул, глянув на широкую, как всегда, аккуратно застеленную кровать, влез в линялое трико.
Сластенова подхватила сковородку, вылила на нее тесто.
Как удачно получилось, что именно сегодня занялась блинами…
Через стену было слышно, как шумит душ.
Сластенова перевернула блин.
Только бы подольше мылся… Конечно, можно разогреть вчерашнее пюре… Чай надо заварить свежий… Должны остаться сливки, если Кирилл не выпил…
Сластенова перекинула блин на стол.
Теперь через стенку пробивался голос мужа. Он что-то напевал. Бульканье и плеск воды, срывающийся голос — казалось, там кипит ведерная кастрюля.
Тесто получилось ни густым, ни жидким, в самый раз. Блины снимались легко.
Надо бы достать варенье, а то Ваня обидится… Попробуй по солнцепеку на четвереньках… Тетя Катя наверняка на меду его варила…
Она отставила сковородку в сторону, вышла в прихожую, посмотрела на пыльный чемодан под зеркалом. Сластенова вернулась в кухню, смочила тряпку, а потом долго терла раздутые бока, потускневшие замки, гнутую ручку. Добившись нужной чистоты — с пятнами и царапинами ничего не сделаешь — перетащила чемодан в комнату на тахту.
Сластенов растерся махровым полотенцем, влез в то же линялое трико и провел указательным пальцем по запотевшему настенному зеркалу. В ясной, чистой полоске удалось разглядеть лишь покрасневшие глаза — не надо было кемарить в автобусе — и пол-уха, из-за которого выпирал клок волос. Он снял с крючка над раковиной массажную щетку и принялся драть металлическими шипами затылок.
Полоска на зеркале постепенно затянулась влагой.
Сластенов отложил щетку. На шипах остались волосы.
Скоро голова станет как колено… Бороду, что ли, отпустить для солидности…
Открыл дверь, вытер напоследок лицо, швырнул полотенце на змеевик. Хотел сразу проскочить на кухню, но заглянул в большую комнату и остановился.
На паласе вздрагивала от сквозняка мятая старая газета — краешек ее скреб о ножку стола. Перед тахтой на коленях стояла жена, сцепив руки. На тахте раскрытый чемодан и прислоненная к подушке икона.
— Ванечка, миленький, совершенно прелестно. Что же ты сразу не сказал! Понимаю, сюрприз. Я недавно такую же штуковину по телевизору видела, — жена поднялась и осторожно кончиками пальцев тронула икону за верхние углы. — Куда же мы ее повесим?
— Надо же, совсем забыл, — Сластенов перешагнул через старую газету. Это же чудотворная икона. Мне скотник ее за спиннинг всучил. Сластенов сдвинул чемодан, сел на тахту. — Видок солидный, правда, закопчена, как стены в черной бане. Фактически одни глазища видны, а вокруг еле заметные картиночки, ну прямо как на выпуклой фотографии… Тетя Катя говорила, мол, страсти господни, — Сластенов выдернул из чемодана журнал с началом детектива. — За спиннинг…
— Давай повесим ее вместо японского календаря. Надоели эти девицы раздетые — похабщина сплошная. Конечно, если хочешь, можно календарь на кухню перенести, все равно там стена голая — а лучше давай соседу его подарим, — жена подержала икону на вытянутых руках, ласково покачивая, и прижала к груди. — Знаешь, на той неделе по телевизору многосерийный фильм показывали про иконы. Так там из-за одной, вроде нашей, сплошные драки, в каждой серии не меньше двух, и с ножами, и с пистолетами — ужас… А наша икона ведь настоящая?
