Ознакомительная версия.
Группенфюрер не ответил. Тогда Серый поднял глаза и увидел, что у Мюллера у самого дрожит нижняя губа — отвисла и дрожит. А смотрел старшой «зондеркоманды» куда-то поверх дроновского плеча.
Тут Серый приметил, что и остальные «зонтовские», кто в котельной был, тоже примолкли. Бухан насупился, а Вовчик моргает и весь белый стал.
Обернулся Серый — и тоже сморгнул.
В дверях котельной стояли четверо «сычовских»: Арбуз, который при ихнем старшом, Репе, первый помощник, и с ним быки. Одного звать Скок, другой Брыка, а кликуху третьего Серый не знал — сутулый, в кепаре-восьмиклинке, и клешастые руки висят чуть не до колен.
Рожи у всех четверых были такие, что у Серого противно заходили колени.
— Чего, «зонты», деловыми стали? — спросил Арбуз и сплюнул. — Мужика на бетонке ты, Мюллер, гоп-стопнул? Разве тебе Репа не говорил: сиди на своей Куйбышевке, не рыпайся? Где Куйбышевка и где бетонка, а? Чумовая затыка вышла, сам виноват. Ответишь.
— Ты чего лепишь? — попробовал держать понт Мюллер. Цапнул зубами губу, чтоб не дрожала. — Какого мужика?
— Не гони. Ты сработал, больше некому: блондинистый, весь в черном. Мужик в ментуру заяву накатал, майору Евдокимову. Тот Репу вызвал, говорит: ничего не знаю, бетонка — это у тебя. Бабки мужику вернуть и ксиву, не то сам знаешь. Значит, так, баклан. Ксиву отдаешь, пятьдесят пять тоже. Плюс два раза по пятьдесят пять сверху. Штраф.
Выходит, пошел-таки побитый дядька в милицию! Подставил захудалых «зонтовских» самому Репе, бригадиру «сычовских», с которыми только свяжись — света не взвидишь.
Хоть своих четверо и тех тоже, но про махаться нечего было и думать. Такой бычара, как Арбуз, один бы всех уделал, он лежа запросто сто восемьдесят жмет, Серый сам видел.
— Да где я столько бабок возьму? — сбавил тон «зонтовский» группенфюрер. — Три раза по пятьдесят пять! Это сколько? Сто шестьдесят пять рваных!
— А не хочешь…… в…..? — набычился Бухан и, сжав кулаки, шагнул навстречу «сычовским».
Арбуз, не вынимая рук из карманов, сбоку, страшным по силе и скорости ударом ноги врезал Бухану в пах. Тот согнулся пополам.
Дубина безмозглая! Теперь из-за него всем кости переломают!
От страха костольеты, поселившиеся в голове у Серого, забыли про «то-так» и вмазали по черепу дробным «токо-так, токо-так!».
— Бей их, пацаны! — приказал Арбуз своим.
Хотел Серый рвануть к выходу, проскочить между «сычовскими», но не рассчитал — налетел плечом на Арбуза. А паршивей всего было то, что Арбуз то ли каблуком зацепился, то ли еще что, но от толчка опрокинулся навзничь. И, похоже, крепко приложился затылком.
От ужаса Серый замер на месте.
Третий из «сычовских» быков, который с неизвестной кликухой, медленно повернулся к Серому, ощерил зубы и с пугающей неторопливостью занес кулак.
Тогда, взвизгнув, Серый толкнул его в грудь, пулей вылетел из котельной и дунул через двор. Бешеный стук костольет гнал его прочь, как зайца.
Вот теперь ему точно был конец.
Товарищей бросил на убой — раз.
Дурдом на хвосте — два.
Плюс дома Рожнов.
Из Басманова надо уносить ноги — куда глаза глядят. Здесь Серому жизни больше не будет.
Только домой все равно нужно заглянуть. Куда поедешь чучелом, в промасленной спецовке? И на какие шиши? Мюллер пятерку дать так и не успел. Хоть сколько-нисколько у мамки денег перехватить. Ну и попрощаться.
Может, Рожнов уже упился и задрых?
Но и здесь Серому не свезло. Видно, вся его везуха потратилась на аварию.
Ключом открыть дверь он не мог — ключ остался в больнице, вместе с одеждой и документами. Пришлось звонить.
Открыла не мать — Рожнов. Он был в шароварах, в обвисшей на плечах майке. Серый сразу понял, что отчим находится на самом поганом этапе запоя: спать не может, есть тоже, даже табаку дыхалка не принимает. Только глушит ханку и бесится.
Как увидел Серый у Рожнова незажженную папиросу в углу рта, глаза в красных прожилках, лиловый отлив щек, так сразу внутри всё и упало. И костольеты снова перескочили на пулеметный стрекот.
— А-а-а-а-а, явииилсяааа, — пропел отчим, издевательски растягивая звуки. — А бреехааали чтооо под автообус поопааал. Надуууть хотееелиии? Рожнооовааа еще никтооо нее надуувааал. Зааходиии, миил чеелоовеек, гооостееем бууудешь.
Медленно, со вкусом стал отводить правую руку, сжимая пальцы в кулак. Уверен был, сволочь, что никуда Серый не денется. Не посмеет ни убежать, ни даже закрыться от удара. Не торопился, растягивал удовольствие.
Мохнатый кулачище двинулся к лицу Серого, целя точно в нос. Это у Рожнова, когда особенно осатанеет, такая манера: сначала ослепить ударом в нос, чтоб ты захлебнулся кровью, потом левой под дых, дальше сшибет на пол локтем по затылку, ну а напоследок отработает ногами, сколько запалу хватит.
Но сегодня что-то очень уж вяло он разворачивался. Должно быть, перепил. Серый успел присесть, и кулак со всего маху двинул по косяку. Хряснуло солидно так, смачно.
— А-а-а, ёооо… — заматерился было отчим, но Серый, боясь второго удара, толкнул его ладонью.
Не сказать чтоб сильно, однако Рожнов отлетел в коридор, бухнулся об стену и сел на пол.
Глаза у него недоверчиво выпучились. Из разбитой об дверь кисти сочилась кровь. А рожа из красной, злобной, вдруг стала серой, напуганной.
И сделалось тут Серому очень хорошо, просто-таки замечательно.
Он подошел и двинул отчиму ногой по уху — голова мотнулась влево.
Потом с другой стороны — голова дернулась вправо.
Рожнов зажмурился и захрипел.
— Еще когда хавало на меня разинешь — хребет сломаю. А за мать вообще убью! — пообещал Серый. — Узнаю, приеду и убью.
Перешагнул через съежившегося отчима и пошел в комнату. Взял аттестат за восьмилетку, свидетельство о рождении (паспорт, жалко, в больничке остался). Одёжи прихватил.
Потом на кухню двинул. Очень жрать хотелось.
Только пусто было в холодильнике, шаром покати. В окно светило яркое солнце, Серый от него сощурился.
Хоть воды попить.
Из водопроводного крана выдулся радужный пузырек. Медленно, очень медленно полетел вниз, со звоном ударился о жесть раковины. Цок!
Токо-так, токо-так, токо-так! — откликнулась бешеная дробь в висках.
В Первой градской, куда мамхен перетащила-таки сынулю из райбольницы, диагноз подтвердили: физических травм нет, а про удивительную психическую аномалию Роб помалкивал. Был приглашен знаменитый неврологический профессор Кацнельсон, но Дарновский изо всех сил изображал естественность и в глаза светилу старался не засматриваться — боялся, чтоб выдаст себя, если снова увидит зеленые искорки. Кацнельсон тем не менее что-то такое унюхал. Может, именно из-за того, что десятиклассник упорно отводил взгляд.
Ознакомительная версия.
