Он перевел дыхание:
— Передай им, что я могу так сыграть роль Пта, что никто и не заподозрит подделки. Все подумают, что я и в самом деле Пта. Если у мятежников хватит сил захватить замок Линн, я устрою здесь генеральный штаб. Скажи им, что без меня им никогда не собрать сильной армии. Воины без колебаний пойдут в бой и умрут с моим именем на губах. Мне известно достаточно, чтобы перехитрить всех, включая…
Он уже собирался сказать «включая богиню», но передумал. Пока такое смелое заявление не имело бы никакого веса.
— …включая самые высокие сферы.
— Пустая болтовня, — холодно отозвался Тар. — Болтовня человека, который любой ценой хочет избавиться от опасности.
— Я был болен, — сказал Холройд. — Очень болен…
Тар нахмурился:
— Я помогу тебе. Постараюсь связаться с ними. Но на это может уйти целая неделя.
Холройд отрицательно покачал головой. Он не хотел, чтобы Тар становился его недругом. Но тянуть больше нельзя. Было бы сущим безумием откладывать час побега, когда вот-вот должна появиться богиня.
Она появится. Он был уверен в этом. Может быть, уже появилась.
— Сегодня ночью, — непреклонно сказал он. — Только сегодня и ни днем позже. — Его взгляд скользнул в туннель. — А что, если этой дорогой?
Никто не ответил ему. Тар скрылся. Как только он исчез из виду, Холройд наклонился и исследовал зазубрины на нижней стороне плиты. Потом он выпрямился, мрачно улыбаясь. Чуть позже Тар выставил на пол немного фруктов, стакан с питьем и хлеб.
— Помоги мне задвинуть камень, — сказал он. — Там поглядим, что я смогу сделать для тебя.
Холройд расплылся в улыбке.
— Извини, — примирительно произнес он, — но я заметил, там есть зубцы, которые не позволяют подымать плиту из камеры. Я буду чувствовать себя в большей безопасности, если плита останется на прежнем месте.
Тар пристально посмотрел на него, ничего не ответил и скрылся. Потом он возвращался. Приносил обед, ужин, но по-прежнему упорно молчал. Холройду не оставалось ничего другого, как перейти к действиям.
В узком туннеле свет перемежался с мраком. Маленькие факелы горели под самым потолком, до того низким, что Холройду приходилось почти складываться вдвое, когда он шел. По сторонам виднелись темные ходы, через которые, как ему казалось, человек не мог бы даже проползти. Холройд старался не обращать на них внимания, опасаясь сбиться с пути и напрочь заблудиться в этом лабиринте. Нужно держаться лишь главного туннеля, тогда не заблудишься.
Он с любопытством рассмотрел один из факелов. Как и другие, он был сделан из древесины. На ощупь казался холодным. Холройд убедился в этом, слегка коснувшись его. В ответ факел замигал, как будто повернули выключатель. Под потолком он крепился на деревянном же шарнире. Свет не зажегся снова до тех пор, пока Холройд не вернул стержень в прежнее положение. Должно быть, энергия, заставляющая его работать, шла откуда-то из толщи земли.
Холройд хотел уже двигаться дальше, как вдруг его внимание привлекла прикрепленная к шарниру табличка. На ней было написано:
«Камера № 17
Заключенный: амнезия.
Особые отметки: никаких».
Табличка на другом светильнике гласила:
«Камера № 16 Имя: Нрад.
Особые отметки: пытался напасть на стражника со спины».
Холройд прочел эту краткую надпись и нахмурился. Единственное, что ему было понятно, это провинность неизвестного Нрада.
За камерой № 1, там, где кончалась цепочка факелов и было темно, вверх вела крутая лестница. Холройд стал подыматься по ней по направлению к слабо освещенному коридору. Он как бы смотрел на самого себя со стороны. Что он тут делает, в подземелье замка? Как вообще он очутился здесь, на планете, отделенной от его жизни двумя сотнями миллионов лет? Запутанное время ничего не значило и казалось безысходней, чем сама смерть. Странно, когда прошлое ничего не значит. Только и остается, что карабкаться вверх по полуосвещенному подъему… ступенька за ступенькой… десять, одиннадцать, двенадцать этажей…
Он добрался до последнего двенадцатого этажа и стал лихорадочно искать выход, ведущий наружу, а когда ничего не нашел, осторожно на цыпочках вышел в коридор. Потолок был достаточно высокий, и он смог распрямиться. Но и здесь, как в туннеле, повсюду были боковые ответвления, на которые он старался не отвлекаться, следуя все тому же правилу, что, если держаться прямых коридоров, не заблудишься.
«Садра, кухарка, сочувствует мятежникам, один из ее любовников — младший сержант Гэн. Смотровая щель, хода нет».
Обычная надпись. В каждой каморке жила какая-нибудь служанка, все имели любовников, все сочувствовали восставшим и все спали мертвым сном, как отметил Холройд.
Одиннадцатый этаж занимали слуги, тоже беспробудно спящие. Холройд бесшумно ступал по узкой лестнице. Восьмой этаж был отведен под какой-то общественный зос, седьмой — под общественный фезос. Что это такое? Темные одежды, аккуратно сложенные на спинках стульев и кроватей, подсказали ему ответ: да это же монахи и монахини! На четвертом этаже располагался лорд, хозяин замка, а прямо напротив него табличка гласила: «Четыре прим — Гия, дочь его сиятельства».
Гия, злобно подумал Холройд, коварная, вероломная, опасная, алчущая власти Гия. Стиснув зубы, он заглянул в окошко на двери и увидел часть покоев миледи. Как ни узок был обзор, все же одним взглядом он окинул просторную, устланную коврами комнату. Кресла, столики, тумбочки… В дальнем конце комнаты была раскрыта дверь, по-видимому, в спальню, и то, что он там увидел, было по-настоящему интересным.
За кроватью и узким полированным трюмо справа от двери стояло кресло, отражавшееся в зеркале трюмо. В кресле сидела Гия. Ее губы шевелились.
Холройд приложил к окошку ухо и прислушался. Но разобрал лишь невнятное, монотонное бормотание бессмысленных слов. Прошла минута. Так ничего не поняв, Холройд оставил свое занятие. Как бы там ни было, сводить счеты ему просто некогда. Во что бы то ни стало нужно улететь отсюда в Гонволан.
Не уверенный, что не сбился с пути, он двинулся дальше по коридору. И часа через два обнаружил, что снова оказался на четвертом этаже. Заглянув в окошко, он убедился, что Гия по-прежнему все еще что-то шепчет. Приоткрыв дверь, он беззвучно подошел к ее спальне. Она была одна. Удивленный Холройд смотрел, как она шевелит губами, и вдруг ясно и отчетливо разобрал слова:
— …да будут его минуты днями, да станут его часы годами, а дни — столетиями. Да познает он бесконечность времени, покамест лежит во тьме… минуты… дни… часы… годы…
Слова звучали как мелодия, подчинялись определенному ритму, и вначале Холройд подумал, уж не молитва ли это, одна из тех молитв, которые повторяют без конца, бессмысленная, затверженная наизусть.
