– Не придется!- пренебрежительно фыркнул Арэль.- Различия между нашими расами слишком велики, чтобы можно было говорить об общем потомстве. Это просто невозможно! Что ясно даже и ослу, как говорят терране.
– Да, но тому же самому упрямому животному с низким уровнем интеллекта ясно и другое,- возразил Орнари.- Ольмезовский профессор не признает слова "невозможно". Он возьмется за дело с энтузиазмом ребенка, дорвавшегося до запретной игрушки, и рано или поздно добьется положительных результатов. Как ты тогда будешь объясняться с Генетическим Контролем в лице Лилайона аклидана, а, братец? И слезь со стола!
На этот раз Арэль подчинился. Молча. Лилайон аклидан известен был своей скрупулезной преданностью принципам Генетического Контроля. Шутить с ним, право же, не стоило.
Орнари потянулся, растирая затекшую шею.
– Ты прав, брат,- сказал он, игнорируя загоревшиеся на экране строчки срочных вызовов. Их было штук шесть, не меньше.- Надо мне отвлечься. Поразмыслить в тишине и спокойствии.
Адмори отключил экран, небрежно смахнув все сообщения в папку завтрашних дел. Положил немедленно загоревшийся гневными огоньками комм-браслет на стол, рядом с гнездом отключенного экрана… Поразмыслить в тишине и спокойствии можно было только в атгормайоне, скрывшись за пеленой персональных иллюзий. Туда-то Орнари Ми-Грайон и отправился, не обращая внимания на кислую физиономию брата.
Он долго бродил среди зеркальных арок, никак не решаясь сделать окончательный выбор. Услышанное сегодня, да и, если разобраться, не только сегодня, но и вообще за все проведенное на этой планете время, – от своих и Чужих – не давало покоя. Ему казалось, что еще миг – и все разрозненные кусочки сложатся неожиданно в красивый и смертоносный мозаичный узор. Но миг все не наступал. А завтра, он был уверен, момент будет упущен. Мозаика сложится сегодня… или не сложится уже никогда…
– Легок на помине,- негромко процитировал терранскую поговорку Арэль, не мешавший до этого размышлениям брата. Адмори поднял голову и увидел Ольмезовского, стоявшего возле одной из арок. Недостающая часть мозаики? Отлично.
Чужой обернулся. Услышал шаги? Или почувствовал с помощью своей телепатической паранормы? Удивился он, во всяком случае, очень уж старательно.
– Наша встреча, разумеется, случайна,- предположил Ми-Грайон, улыбаясь.
– Заблудился,- мрачно объяснил Ольмезовский.- Просто заблудился!
– А как же ваша инфосфера?- вкрадчиво поинтересовался Ми-Грайон.- Ведь она должна хранить память об этом месте, потому что оно не входит в список запретных. Ваши телепаты здесь бывали не раз.
– Но так далеко еще никто не заходил,- объяснил Чужой.- Иначе б меня здесь не было! Эти проклятые зеркала, к чему они?
– Пойдемте, покажу,- улыбнулся Ми-Грайон.
Он подошел к одному из зеркал, протянул руку. Отражение заколебалось, размываясь волнами густого тумана, сквозь который проступили вдруг очертания арки прохода.
– Вы находитесь в атгормайоне, Саде Иллюзий,- пояснил адмори абанош.- Вот одно из хранящихся здесь пространств…
Резкий порыв холодного ветра ударил в лицо, сбивая дыхание, обрушил лавину крепких запахов. Соль близкого океана, опавшая и перепревшая листва, выросшие на ней грибы, влажная прохлада недавно пролившегося дождя, сладость созревших плодов, горьковато-пряные ароматы поздних цветов…
…Вздымались над бушующим океаном отвесные, иссиня-фиолетовые скалы, громоздились в ослепительно-белом сиянии неба черные грозовые тучи, грохотал где-то неподалеку бешеный поток низвергающегося с огромной высоты водопада…
А между океаном и скалами, по узкой полосе рукотворного карниза тянулся город: частокол ажурных белых башен, соединенных между собою причудливыми арками висячих садов…
– Пойдемте,- пригласил Ми-Грайон, делая шаг к краю пропасти.- Смелее!
Ольмезовский задумался на мгновение, и адмори позволил себе издевательскую улыбку. И Чужого проняло. Он решительно шагнул вперед.
Они падали на серебрящиеся далеко внизу кроны вековых деревьев. Быстрее и быстрее… скорость и невесомость, как всегда, наполняли душу веселым страхом и почти детским восторгом. Миг – и падение превратилось в полет, краткий полет сквозь прозрачное осеннее небо, пронизанное сырыми прядями лилового тумана.
Усыпанная мелким гравием площадка услужливо легла под ноги. Отсюда, с нижней террасы, тоже хорошо были видны город и сверкающий за ним океан. Фиолетовый глянец скал заплели белые с черно-синими колокольчиками запоздалых цветов вьюны. Звонко пел ручеек, сбегая в искусно вырезанную все из того же фиолетового камня чашу.
– Нравится?- спросил Орнари Ми-Грайон у Ольмезовского.
– Неплохо,- ответил тот, оглядываясь.
– Пространство живет своей жизнью,- начал объяснять адмори.- Здесь идут дожди и случаются бури. Встает и садится солнце, если небо не затянуто тучами, можно увидеть звезды. Можно отправиться в город, прогуляться по улицам, пообщаться с жителями. Можно просто посидеть в одиночестве где-нибудь на пляже. Сорвать цветок, напиться прохладной воды из родника, искупаться в океане. И очень легко позабыть, что все вокруг – лишь фантом, иллюзия, совершенная копия существующего где-то в реальности мира…
– Удивительно,- произнес Ольмезовский.- Просто удивительно! Я воспринимаю эм-фон. Печаль. Не глухая озлобленная тоска, а очень чистое, прозрачное, светлое чувство. Здесь отображена осень, не так ли?
Орнари Ми-Грайон подошел к краю террасы и стал смотреть на город. Все прошло, давно прошло. Но разлитое вокруг чувство осенней грусти по-прежнему отзывалось в сердце щемящей болью.
– Я хорошо знал создателя этого пространства,- задумчиво произнес адмори через какое-то время.- В то время он был молод и глядел на мир наивно-восторженным взглядом неопытного юнца. Акатгормайя, искусство сотворения иллюзий, давалось мальчику легко и просто. Он вполне мог добиться признания на этом пути: в его шадуме были настоящие мастера. Но так уж вышло, что ему пришлось расстаться с милыми сердцу иллюзорными пространствами. Он вырос и превратился в очень занятого чиновника, у которого не хватает времени даже на воспоминания.
Терранин внимательно смотрел на него со странным выражением на лице.
– Я тоже когда-то знал одного мальчика,- сказал он наконец.- Он любил смотреть по ночам на звезды и мечтать об иных мирах. Он очень хотел стать отважным звездоходом, таким как Содарский, Туманов, Керрива… Но вместо этого ему пришлось заняться совсем другим делом, которое он и заставил себя полюбить, потому что иного выхода у него не было. И с годами мальчик превратился в ученого, уважаемого и очень занятого человека, совершенно не имеющего времени на обычные человеческие слабости.
