— Неразумные, вы можете покуситься на недоступно-высокое. Весь ужас такой попытки вы поймете, когда пройдете курс убеждающих процедур.
— Как вы будете нас убеждать? — спросил Родчин.
— Прежде всего покажу свое превосходство в любой области интеллектуальной деятельности. Это послужит хорошим началом. Существа вашего уровня обычно отличаются гипертрофированным честолюбием. Оно не позволит вам уклониться от состязания.
— Так будет состязание! И в какой области? — спросил Евгений.
— Выбор за вами. Тем убедительнее будет ваше поражение. Тем скорее мы приблизимся к цели.
— Может быть, сыграем в шахматы? — вдруг сказал Борис. — Могу познакомить с правилами.
— Шахматы. — Кивала помолчал. — А, эти точеные фигурки. Чатуранга-чатураджа. Шатрандж-шатранг. Гав и Талаханд. Вы, возможно, забыли, но Талаханд умер на спине слона. Смерть его не прошла бесследно для истории шахмат. Правила на протяжении веков менялись, но незначительно… На каждой стороне по королю. Витязь ходит по диагонали. В боевых рядах слон, жираф, птица Рух, медведь и верблюд… Слон це-четыре, конь эф-шесть. Мат на девятнадцатом ходу… В другой партии, кажется в Мерано, сложилась похожая ситуация, но белые избрали более удачное продолжение.
Дмитрий увидел, как побледнел Игельник.
— Немного нудновато, — продолжал бубнить кивала. — Предлагаю что-нибудь поживее. Например, двойной тун. Желаете познакомиться?
Борис неуверенно кивнул.
— Смотрите.
Свет разлился над столом. По розоватому облаку разбежались белые стрелы. Паутиной повисли нити. Обозначились полупрозрачные кубики нежных тонов. Один из кубиков засверкал, высвечивая резную фигурку.
— Егерь-секретарь, — сказал кивала. — Имеет шесть степеней свободы.
Свет побежал от кубика к кубику.
— Вот жрец Атры, ходит по отрезкам гиперболы. Это стражник на ейле, а это ейл без стражника. Здесь жрица Атры. Она всегда неподвижна, но обойдя ее по кругу, ейл превращается в ластифа…
Фигуры сновали по запутанным траекториям, выстраивались в пирамиды, сбивали друг друга.
— Ластиф ходит двойным туном, то есть двойной восьмеркой. Тун может быть полузамкнутым. Левоориентированный тун изменяет ранг поля на четное число, правоориентированный — на нечетное…
— Нечто вроде трехмерных шахмат с меняющейся топологией игрового пространства, — пробормотал Борис.
Дамианидис посмотрел на него с беспокойством. Игельник участвовал в турнире Причерноморского топа, собиравшего сильнейших шахматистов, и лишь по случайности — в этом был твердо убежден Евгений — не стал чемпионом. Но здесь…
— Просто и увлекательно, не правда ли? — спросил кивала. — Так будете играть?
— Буду, — обреченно сказал Борис. — Но мне нужен стимул.
— Стимул?
— Да. Если я выиграю хотя бы одну партию, вы отпускаете нас отсюда. Хотя бы на время. Я не могу весь праздник мысли, котрый нас ожидает, проходить без штанов.
— Наивный! Зачем вам штаны? Впрочем, будь по-вашему. А может быть, сыграем в четверной тун? Двое на двое? Возьмите в пару вот этого, который грозился проломить стены. Он очень храбрый.
Евгений вздрогнул.
— Нет. Играем один на один, — твердо сказал Игельник.
— Хорошо. Для ваших спутников я тоже подберу задачи. Один из них, — главный кивала закатил глаза и на мгновенье задумался, — должен ознакомиться с моей блистательной историей, великой историей восхождения и слияния. Это научит и побудит. Вам доступен ход моих мыслей? Для начала путь в историю будет простым: достаточно проглотить три дымных шарика. Вот они. — На столе появились три горошины, пускающие лиловатые струйки. Кивала обратился к Дамианидису и Родчину: — Кто из вас отправится в прекрасное и поучительное путешествие?
— Как вы сказали? Проглотить шарики? — спросил Дмитрий.
— Да. А мы тем временем будем играть.
— Пойду я, — сказал Родчин.
— А я? — спросил Дамианидис.
— Пыхти за Бориса.
Глава четвертая. ЛИЛОВОЕ ДЕЛО
Старик взял в руки онгер, тронул струну. Инструмент печально пискнул. Пыхтя заходили клапаны, мшистое ложе осветилось серым огнем. Высокий ломкий голос запел о теплых морях, о людях, пасущих рыб, о подвигах бронзовых воинов Данталы, об отступниках Рыжих гор, о крузах, построивших машины, и почитателях Герты, которые эти машины ломали.
— А сейчас, — голос старика утратил звонкость, превратился в почтительно-восторженный клекот, — разливаются вширь и вглубь ветры истины, на многозеленый луг спустился отец-указатель, давший зоркое право счастья последнему нищему улшских заилов. Он принес лиловое знамя подъема, он внушил могучие песни выдоха, он простер опаловые длани охвата, и магический шар мудрости сияет в его левом лбу. Воздадим же хвалу верха и низа Его всепокровительству, чей век мы исчислим как восемь раз по шестьдесят четыре года, да восторжествуют они над миром!
Коричневой клешней старик сильно дернул струну, онгер пронзительно вскрикнул. И тотчас вся площадь застыла в святом молчании. Только розовая пыль потекла в стороны, стукнулась о глиняные пределы и заклубилась.
— Спасибо, отец, — Дмитрий протянул певцу байлу. Старик проворно сунул ее под полу шинели. Ближайшие свидетели одобрительно зацокали, и только синий стражник холодно смотрел на Родчина, теребя деревянную фигурку ластифа на груди — знак власти одиннадцатого разряда.
Худая рука тронула его локоть.
— Пора? — обернулся Родчин.
Мальчик кивнул.
Они подошли к навесу. Дмитрий забрался в латайку, мальчишка прыгнул на спину ейла, ударил пятками. Ейл дернулся, выскочил за ворота предела, и по розовой убитой дороге они покатили к столице.
В это самое время по белым ступеням Дома Расцвета в зал нижнего яруса, где в кресле удивления шестой час сидел Длинный Олсо, спускался отец-указатель Ол-Катапо. Рядом шел егерь-секретарь.
— Ну, как он там? — с расстановкой спросил Ол-Катапо, задумчиво теребя волосатое ушко.
— Надменен. Дерзок. Грозится.
— Чем же этот человек нам грозит? — По лицу отца-указателя разбежались веселые морщины.
— Удушением времени. Так, говорит, предсказывает учение. — Егерь-секретарь хихикнул.
— Учение предсказывает? Скажи ему, в учении мы тоже смыслим.
— Уже сказал, ваше всепокровительство.
— Молодец. Что у нас еще сегодня?
— Аудиенция, ваше всепокровительство.
— Кому даем?
— Богатый путешественник из Кунглы.
— Плутократ, значит?
— Плутократ, ваше всепокровительство.
Ол-Катапо выдержал паузу, потом веско сказал:
