— Обязательно. Так я полез?
— Обязательно.
Борис снял венок из белых цветов и аккуратно положил на землю. Сел рядом и принялся снимать ботинки. Родчин внимательно наблюдал за ним, потом позвал:
— Эй!
— Я здесь.
— Ты зачем раздеваешься?
— Что же, мне лезть в воду одетым?
— Ты не полезешь в воду, ты полезешь на дерево.
— С чего ты взял?
— Ты обещал позаботиться о насущных нуждах.
Борис наклонил голову и задумчиво теребил бородку.
— Дмитрий, ты утомил меня советами. Окажи мне любезность.
— С радостью. Какую?
— Найди у нас в кладовке кусок хорошей веревки.
— Веревки?
— Веревки.
— Ага, веревки.
— Именно, веревки.
— Ну да, веревки. Я понимаю.
— Я был уверен, что если повторять это слово достаточно долго, мы доберемся до существа дела.
— Да, да. Конечно. Без сомнения. Разумеется. И длинная нужна веревка?
— Метров двух, я думаю, хватит.
— Хорошо, иду.
— Постой, ты меня не дослушал.
— Что еще?
— Там же, у корабля, я видел камень. Большой такой камень.
— Вот такой? — Дмитрий развел руки.
— Вот такой.
— Я весь внимание.
— Привяжи к нему веревку одним концом, а на другом сделай петлю.
— Вот такую?
— Вот такую.
— А потом?
— Потом приходи в-о-о-н к тому озерку.
— Зачем?
— Я буду там купаться. И мне будет хорошо видно.
— Что тебе будет видно?
— Мне будет видно, как ты просунешь в петлю свою дурью башку и утопишься, чтобы больше не давать мне советов.
Дмитрий печально покачал головой.
— Ай-яй-яй. Мы ведь с детства росли вместе, — сказал он.
— Чудо, что я выжил, — сказал Борис. — Больше не хочу рисковать. — Он положил брюки рядом с венком. — А вон едет Евгений.
— Разве он уезжал?
— Наверно уезжал, раз возвращается. Он привез нам подарки.
— Радость-то какая! — завопил Дмитрий. Он набросал в подол рубашки дюжину колпачков и понесся навстречу Дамианидису, который царственно въезжал на поляну, гоня перед собой двух бело-рыжих коров с привычной грустью во взоре. Игельник, вполне голый, нахлобучил венок и шел за Родчиным, прижимая ладони к тощей груди.
— Ха-ха, санкюлот! — Евгений радостно тянул палец к Борису.
— Выпей с нами, животное, — просил Дмитрий, обнимая нежную шею коровы и тыча в синеватые губы конический плод.
— С нами, с нами! — Густой золотистый сок стекал по запрокинутому подбородку Бориса. — Такая встреча, мы снова вместе. Выпьем и спляшем!
Вдруг стало очень тихо. И Евгений Дамианидис сказал:
— Атас, кролики: морковка идет!
Он продолжал сидеть на приземистой рыжей скотине с пустым колпачком-бокалом в каждой руке. Родчин благодушно улыбнулся и икнул. Игельник блаженно прикрыл глаза.
На поляне появился босой человек. Выцветший балахон. Голый квадратный череп. Запавшие глаза. На лбу светлое пятно. Тяжелая голова — непосильный груз для тонкой шеи. Он часто кивал.
— Экий кивала, — пробормотал Борис.
— Я как раз вспомнил анекдот, — сказал Евгений. — Очень кстати.
— Прекратить балаган, — сказал пришелец в балахоне тусклым голосом.
— Представьте, входит в палату человек и спрашивает больного: «Какой у вас рост?»
— Прекратить!
— «Сто восемьдесят сантиметров, доктор», — отвечает больной.
— Ваше кривлянье бесполезно!
— «Я не доктор», — говорит вошедший. — «А кто же вы?» — спрашивает больной. — «Я столяр».
— Спляшем, Пегги, спляшем! — протяжно пропел Дмитрий.
Дамианидис раздувал щеки.
— А не уроним мы этим свое достоинство? — спросил он.
— Слезай, чванливый верблюд, — возмутился Родчин. — Твоя туша оскорбляет спину этого благородного создания. Достоинство! Что унизительного в танцах? Или не плясал перед Саулом Давид? Борис, кто плясал перед Саулом?
— Я забыл.
Кивала мрачно топтался на месте.
— А я зато вспомнил! — закричал Дамианидис, сползая с коровы. — Вспомнил танец дяди Самсония, которому он научился у своего дедушки, которого тоже звали Самсония.
И в общем круге с печальными коровами, стараясь не наступать на трехпалые лапы, они задвигались в томительном ритме старого греческого танца, подхватив начатый Евгением напев. Все быстрее раскручивалась пружина мелодии, все жарче и самозабвенней жило многоглавое, многоногое существо.
— Остановитесь, — уныло твердил кивала.
— Это замечательно, — сказал Родчин Евгению, не прерывая танца. — Это просто замечательно, что дедушку дяди Самсония тоже звали Самсония.
— Ты так считаешь? — спросил Евгений, перебирая ногами.
— Я в этом убежден. Ибо это счастливое совпадение напомнило мне читанный в древней книжке анекдот, который я вам сейчас и расскажу. Остановите меня, если вы его слышали.
— Не надо анекдота, — попросил человек в балахоне.
— Некий господин звонит в контору фирмы «Нейман, Нейман, Нейман и Нейман». «Здравствуйте, — говорит он. — Мне нужен господин Нейман». «Господин Нейман на заседании совета акционеров», — отвечают ему. «О, какая неприятность. Тогда, если можно, попросите к телефону господина Неймана». «К сожалению, господин Нейман нездоров». «В таком случае я хотел бы поговорить с господином Нейманом». «Господин Нейман уехал навестить больного господина Неймана». «Что ж, соедините меня с господином Нейманом, если возможно». «Я вас слушаю».
— Все, — сказал кивала. — Сейчас вы сядете в повозку, и вас отвезут в место, вам уже знакомое. — Он повернулся и, неуверенно ступая, скрылся за деревьями.
— Не вздумайте воспользоваться этим прибором. Его луч мне неприятен.
Они только что слезли с платформы, запряженной восемью коровами, и стояли у входа в знакомый зал. От повозки их отделяло полукольцо неразличимых кивал. Который из них произнес эту фразу в момент, когда Родчин подумал о соннике, было неясно.
— А если мы туда не хотим? — сказал Игельник, поправляя набедренную повязку из рубашки Дамианидиса.
Вместо ответа кивалы шагнули вперед, тесня их к щели в стене. Родчин извлек сонник. Дамианидис слабо охнул. Рот его приоткрылся. Веки отяжелели. Толстые руки повисли.
— Женя!
Евгений боднул воздух и зашагал навстречу кивалам, разводя руками, как крыльями. За ним, кланяясь тонкой шеей, засеменил Борис.
— Верни их! — крикнул Родчин и бросил сонник.
— Это разумно. — Один из кивал повел пальцем в сторону Дамианидиса. Тот замер. Щеки налились краской. Палец кивалы остановился на Борисе. Лицо Игельника осветилось мыслью. Медленным шагом Евгений и Борис вернулись к Дмитрию.
