Она сразу не отозвалась, и Уилсону показалось, не думает ли она на самом деле упасть на спину и трахаться в цветах, но потом она сказала: "Я вижу тепло. Движущееся. Словно впереди огонь."
Уилсон включил матрицу шлема. Стена огня более двух миль в глубину, примерно в часе пути, простиралась в бесконечность. "Скафандры справятся, мы пройдем быстро."
"Могут справиться", сказала ГРоб, "а могут и нет."
Сквозь лицевой щиток он читал на ее лице скорбную неуверенность, ту эмоцию, которую от отказывался чувствовать сам. Он знал всей своей душой, что существует надежда, тропа, трюк для всего этого, тайный проход, магическая дверца. "Я не отступлю", сказал он. "И нет смысла возвращаться. Как сказал Баксман, дьявол выпущен в мир."
"Ты в это поверил?"
"А ты нет?"
"Я вижу, но... я не знаю."
"Во что еще ты веришь?", спросил он. "Что мы вернемся, доложимся, пойдем в забегаловку? Что мы гуляем? Что выберемся из этого дерьма? Есть и такие возможности."
Лицо ее застыло и она отвернулась от моего взгляда.
"Хочешь помедлить?", спросил он. "Хочешь отдохнуть, посидеть немного? Может, приляжешь? Чуток прохладишься? Я на это пойду. Я останусь с тобой, вот что я хочу. Но я никогда не остановлюсь."
Время медленно шло, пять секунд, десять, двадцать, становясь неподвижностью мемориала, высеченной в камне интерлюдией, предваряющей ее решение. Она подняла глаза. "Я не остановлюсь."
Уилсон по выражению ее лица увидел, что они теперь боевая единица, что они стали функцией веры друг в друга, как с Бакстером никогда не были. Они скреплены прочнее, словно головоломка из пластика, металла и крови из двух больших частей. Они достигли согласия глубже, чем если бы пробыли неделю вместе после войны, такого, которого он не смог бы выразить словами, да и не хотел.
"Борись с огнем огнем", сказал он.
"Летом в Аризоне я гуляла с собакой в большую жару, чем эта."
"Сожжем это пламя, ГРоб."
"Сломаем эту сволочь... наглухо!"
"Мы тренировались в местах пожарче! Мы дышали огнем и пеплом!"
"Мы ночевали в горящей печке!"
"И ты рад этому?"
"Чертовски рад! У меня есть несколько мелодий, что я хочу сыграть для любой суки, что проживает здесь!"
"И какого калибра мелодия?"
"Хит золотого евангелия, парень!"
"Ты сможешь пройти сквозь огонь?"
"Может ли маленькая девочка заставить заставить заплакать взрослого мужика?"
"Сможем мы пройти сквозь огонь?"
"Да, мужик! Мы так мотивированы! Мы пройдем по нему вальсом!"
19:26
Они услышали рев огня до того, как увидели его зарево, а когда подошли достаточно близко, чтобы увидеть саму стену, бесконечную, достигающую потолка пещеры, бушующую, красновато-оранжевую изгородь между ними и неизвестностью, изгородь, что отделяет от них весь мир или то, что от него осталось... как только они приблизились, рев зазвучал, как тысяча двигателей, слегка разболтанных, а когда они подошли по-настоящему близко, меньше чем на пятьдесят футов, рев стал звуком одного могучего двигателя, и включились охладители в их скафандрах. Лицевая пластина ГРоб отражала мерцающий свет, за ним виднелся призрак ее лица. И пока они стояли перед стеной огня, раздумывая над вопросом, что она поставила перед ними, Уилсон вывел на свой экран широкий обзор с низкого угла зрения и слегка сбоку, глядя вверх на их фигуры. Казалось, они находятся в частичном затмении, перед их скафандров пылал, спина была темной, их тени соединялись и протягивались далеко по желтым цветам, два крошечных человечка пигмеями перед ужасающей магией. Он сменил фокус, оставаясь низко и глядя на них с перспективы того, кто стоит ближе к огню. Их фигуры стали казаться большими и приобрели героическую яркость. Так на так, подумал он, какая из точек зрения правильней. ГРоб сказала: "не могу поверить в такое дерьмо", и он хотел ответить чем-то нейтральным, мягким ободрением, когда его вдруг поразило та штука, что здесь отсутствовала, тайная дверца, трюк всего этого. Все было настолько ошеломительно просто, что он на мгновение засомневался. Ответ просто бренчал, как камешек в жестяной кружке. Однако этот ответ был таким совершенным, что он не смог удержать сомнение. "Нет", сказал он, "ты в это веришь."
Она в замешательстве смотрела на него.
"Где мы?", спросил он.
"Какого хрена ты имеешь в виду?"
"В аду. Мы в аду."
"Думаю... да."
"В исламском аду."
Он пересказал все это для нее. Индукция хаоса посредством военного устройства, приписывание определенной формы фундаментальной материи, антропоморфный эффект, крестьяне, верящие, что цветы это вход в Рай, и вот он возник там в метафорической форме. Однако в данном случае имелась истина, согласованная с антропоморфным эффектом: космического размера пробой, вызванный материализацией Рая на земной поверхности, принес судный день, позволил аду вытащить себя из места где он покоился на семидесяти тысячах вольт или веревок. А, может, крестьяне лгали, может, они хотели, чтобы американцы думали, что это Рай, а сами всегда знали, что это ад. Может, поэтому все, что они говорили следователям, было засекречено.
"И что? Мы же прошли сквозь это", сказала ГРоб.
"Но в аду ли мы?"
"Ага... я хочу сказать, я не знаю!"
"Нет, знаешь!"
"Окей! Знаю! Черт побери!"
То, как она на него смотрела, напомнило ему, как смотрел на него Бакстер, когда думал, что он сказал что-то очень глупое. Но это была не глупость, это был их единственный шанс, и он продолжал выкладывать все это для нее.
"Мы в аду", сказал он. "В исламском аду. Что означает, что выходом является ислам."
"Выходом?"
"Истинной религией. Мы в центре стиха из Корана. В этом безукоризненно трахнутая ирония. Американская бомба вызвала к жизни исламский судный день. И теперь дорога в Рай лежит впереди. Как избежать ада? Люди вступятся за тебя. Они создадут то, чего ты заслуживаешь."
"Ты несешь чушь!"
"Как же ты можешь не верить? Мы же здесь!"
Он думал, что она была снова на пороге насмешек, но пока он говорил все это, ее упрямое выражение смягчилось.
"Понимаешь? Мы не неверные больше. Мы правоверные. Нам надо верить, потому что это с нами случилось." Он указал на стену огня. "Ты сказала это сама. Нам надо пройти через что-то плохое, чтобы попасть куда-то к хорошему. Ты чувствуешь это. Что ж, вот мы и здесь, черт возьми! Нам надо пройти через ад, чтобы достичь Рая. Имеет смысл, , что последними людьми, которым позволен Рай, должны быть неверные... обращенные. То есть, последние из последних. В этом есть гнусный смысл."
"Мы не обращенные", возразила она. "Нам надо ходить на занятия и всяко разно, правда? Чтобы обратиться."
"Мы прыгнули в ислам, нам не нужны занятия." Он положил ладони ей на плечи. "Каково имя бога?"
