Куда идти, он не знал и пошел влево, потому что там было тише. По обеим стенам до самого потолка висели картины. Их вообще было много в этом доме, но лишь теперь он мог приглядеться как следует. Вот это похоже на Дега, а вот то - почти идентичный Ван-Гог. А вот - рисунки в стиле Кокто. Но именно в стиле, не более. Подлец Ткач, ну ничего ведь не рассказал действительно стоящего. Конспиратор чертов. Но тогда у них тут все и впрямь на порохе. Не очень, правда согласуется с только что виденным, хотя... Может быть, пир во время чумы? Надо же, попал. Как хоть город называется, узнать. Постой! Они же... Они же здесь были с нормальной кожей!!! Вест остановился под очередным шедевром. Ну да, ну да. Шеллочка беленькая, тот пожилой, Мастер, он розовый, в углу, помню пьянь какая-то, тоже - нос сизый, физия буро-малиновая, затылок кровяной, апоплексический, все как полагается... Ткач, Ткач... Ну вот, еще одно, что я без тебя узнал. Вест поковырял ногтем полотно, под которым остановился. Чешуечка легко отскочила. Старое. Ему пришло в голову, что это может быть подлинник. Ценность. Чей бы ни был, какого мира, но подлинник, но - ценность. А я ее ногтем. Кстати, в этом случае картина должна быть на подключении. Он осторожненько заглянул за холст. Там было много пыли, и болтались хвосты мочала, на котором шедевр висел. Вест отошел на шаг. вгляделся. М-да. Что ж это я живописи-то ни черта не понимаю. Отличить, скажем, Дюрера от Пикассо отличу, но чтобы понять... Ну, пейзажик и пейзажик, что он там хотел выразить, поди разберись. А если все они подлинники? Здесь-то она есть, эта сеточка, черт, как ее... Плевать, решил он. Впереди темнота сгущалась. Вдоль стены стали попадаться мягкие диванчики, а там, в конце, где было темнее всего, на диванчиках копошились. Подойдя ближе, он понял, что там делают, и поскорее свернул в первую попавшуюся боковую дверь. В этой комнате, круглой, посредине стоял стол, тоже круглый, и тяжелые кожаные кресла обрамляли его. А вокруг были книги. Гораздо больше, чем он видел за последнюю неделю. Гораздо больше, чем он видел за всю жизнь. Он решил, что книги это самое то, что надо, и хорошо бы запереться здесь на пару суток и как следует почитать. Он опасался лишь, сумеет ли он их прочитать, все-таки разговор разговором, а чтение он мог не усвоить. Хотя безграмотный плакат на входе прочел, и можно надеяться... На дверцах шкафов поверх изящной фурнитуры были навешаны массивные замки. На всех. Вест погладил стекло, за которым стояли книги. Переплеты одинаковы, академические, безлично-незыблемые. Весту расхотелось читать эти книги. Пройдя библиотеку насквозь, он долго искал выход, одновременно стараясь не приближаться к эпицентру жизни этого дома, путался и натыкался в темноте на предметы и пробегал освещенные места. Он не нашел ни выхода, ни лестницы на первый этаж, ни хоть какой-нибудь мелочи, нарушающей однообразие комнат, заваленных, завешенных и заставленных шедеврами и ценностями. Наконец он швырнул в викторианское, а может, елизаветинское, окно викторианским же. а может, елизаветинским, табуретом и спрыгнул в ночь. Ему совсем некуда было идти. Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Утро. (Продолжение) Ребята сидели кружком у казенника и резались в кости. Вест остался дежурить у окна. Чего у них не отнять, подумал он, так это хладнокровия. У меня все поджилки трясутся, а им хоть бы что. Они так же переругивались над ставками и бросками на явке у Мятлика, и когда ждали в засаде Гату на Двадцать восьмой, и в Квартале, еще до того, за войлоком Наумовой норы. Дьюги ощерился, покопавшись в кармане, и метнул через стол пару "заветных" - чего так-то сидеть, мужики... Собственно, они заполняют костями весь досуг. А ну-ка Ален? Гляди, сидит со всеми, куда только спесь подевалась, оглядывается слишком часто, все-таки нервничает, ну да его тоже понять можно, кому-кому, а ему живым попадаться совсем противопоказано. Да, Гату, нам не простят... ...Я пришел к Крейну на четвертые сутки. Единственное имя, которое мне дал Наум, и я спрашивал всех встречных-поперечных. Как правило, на меня действительно пялились, тут ты мне, Наум, не соврал. Крейн оказался милой, щуплой и лопоухой тварью с добрыми глазами и сохлой ногой - из таких и получаются первостатейные книжные черви. Напоил, накормил, простым, человеческим, кашей какой-то, больше все равно ничего не было, и первый вопрос: а что за книги я видел у Абрахэма? Вы понимаете, Вест, у него есть такое, что, что... я не знаю просто. И стоит! Вы понимаете, стоит! Ему не надо! Он изредка перед гостями бахвалится, если кто понимает, вам бы тоже показал, не сбеги вы. У него есть вещи, которые невозможно найти, которых нигде нет, которых вообще нет,- а у него есть! Ну, я понимаю, там, живопись, коллекционные сервизы, мебель, но книги-то, книги!.. Он просто негодяй, вы слышите, негодяй! Это нужно всем! Всем! А он набил шкафы и повесил замки, у него там, знаете ли, замки... ах, да, вы видели... Короче, Крейн Кудесника знает, да его многие знают, личность темноватая, все махинирует, достиг на поприще меновой торговли монополии в Городе - на черном рынке, разумеется, - но погубит его тяга к роскоши либо друзья разорят, прихлебатели, это уж как пить дать. А он, Крейн, несколько раз, наскребая по крохам, выменивал у Кудесника редкие книги - одиночными операциями Кудесник, хоть и широкая душа, а никогда не брезговал.
Это была не область. Это была не страна. Это была планета. Чужой мир во Вселенной. Какая это была Вселенная, Вест выяснить не смог, скорее всего, тоже чужая. Параллельная, так сказать. Или, если вам нравится, по теории матрешек. Он не мог выяснить точно и как попал сюда, и зачем. Тогда он стал выяснять, как здесь живут, и выяснились вещи страшненькие. Три столетия назад произошло разделение. Что было до, можно лишь предполагать с разной степенью вероятности. Разделение, и это очевидно, явилось плодом усилий, к нему направленных, и знаменовало новое качество в развитии того общества, которое эти усилия предпринимало. Жизнь этого мира болезненным и невероятным образом разделилась. В одном полушарии было сосредоточено материальное производство, другое (ибо на планете было всего два материка) сделалось прибежищем сил, что строят здание духа, - науки в смысле фундаментальных изысканий, искусств и прочих сокровищ мысли и души. Все были ничего (здесь, в Крае, та сторона так и зовется - "та сторона", обычно безо всяких заглавных, просто все сразу понимают, о чем речь), но Разделение было не только территориальным и духовным. Нет. Население Края составляли вокеры. При Разделении большей части жителей - всем занятым в производственной сфере - были внесены кардинальные изменения в генетический код и потомство, уже на стороне Края, родилось вокерами, а не Людьми. Вокеры особи биологически, профессионально-ориентированные. И в анатомии своей, и в физиологии, и в психике. Как это было сделано, по чьему приказу, для чьей выгоды, был ли процесс "обращения" насильственным или недальновидно добровольным, какие сопутствовали события,- узнать не представляется возможным. На эту тему письменные источники отсутствуют напрочь. Зато масса книг по истории Края, где на все лады склоняются успехи и небывалый взлет в экономике, и вследствие его - создание новых памятников культуры "там, на той стороне"... Ни самих памятников, ни описания их Вест также не обнаружил среди восторженных фраз и деловитых, но отнюдь не менее восторженных цифр, которые ему, кстати, ничего не говорили. На сем официальная история заканчивается. Начинается история неофициальная. Начинается с того, что Разделение произошло, по всем признакам, не триста лет назад, а гораздо позже. Может быть, даже менее ста лег назад. Слишком уж расхлябан этот мир, чтобы продержаться в исконном виде три века. Подтверждение тому сами вокеры. Если абстрагироваться от возмущения и сострадания, то есть говорить о них как о продукте, кто уж знает какого технологического процесса, то продукт получился из рук вон некачественный. Вокеры живут мало - не дольше пятидесяти-пятидесяти пяти лет, болеют неведомыми (не с точки зрения Веста, чужака, а с их собственной точки зрения) болезнями, имеют детей-уродов, совершенно уж ни на что не похожих. Причем, кажется, продолжительность их жизни как-то кем-то регулируема, что представляет собой одни из главных рычагов власти. Но опять же - кем? Власти - чьей? Официальные источники написаны в стиле одинаково возможном и при диктатуре, и при демократии. Еще: вокеры наделены различными качествами, которые они не в силах применить в чем-либо, а нередко и просто сами в себе распознать и понять. Исключением является пассивная телепатическая восприимчивость, используемая, в частности, для обучения, но не только. К тому же в Городе из промышленных предприятий присутствует один металлургический комбинат да фабрика в Квартале. На комбинате работают Литейщики, на фабрике - Ткачи. Но кроме них и кроме достаточного для воспроизведения числа женщин, в городе живет еще масса вокеров, которые хоть и не называют себя Людьми, с виду ничем не отличаются. Для естественно вероятных отклонений от генетической программы их слишком много. Город. Подвал на Восемнадцатой улице Облизав ложку, Вест испытал прилив обязательной послеобеденной неловкости. Мешок с крупой, что хранился в ларе под лежанкой, уже ощутимо убавил в весе с того дня, как Вест поселился здесь. - Послушайте, Крейн, мне очень неприятно вас объедать. Крейн деликатно прожевал и тоже отодвинул тарелку. - Слышать не хочу,- сказал он.- В вашем лице я имею уникального собеседника. Только, - он улыбнулся,- вы даете очень сырую информацию. - Ну, как могу, - сказал Вест. Он отнес посуду в угол, свалил в чугунную обливную мойку, всю в размазах ржавчины, стал мыть. Взял квадратный стакан, напился. И вода была ржавая. - Скажите,- спросил Вест,- искать недовольных - это очень глупо? - А вы искали? - Ну... Когда Сто пятый тащил меня по Городу, мне приходила мысль. Меня еще Наум в Квартале накачал, я вам говорил. И у Кудесника я сперва подумал, что... Потом, конечно, понял, что не то. - Вот у Кудесника как раз очень много недовольных. Всем на свете недовольных. - Вы прекрасно понимаете, о чем я. Вест составил квадратные тарелки в неуклюжий буфет у стены. Стена была наружная и всегда мокла. От нее веяло холодом, влага бежала вниз длинными дорожками и впитывалась земляным полом. Стена напротив отделяла комнату, где жила женщина Мария, у которой было двое детей - мальчик Свен и девочка Рита. Мужа у женщины Марии не было, он три года как переселен в Джутовый Квартал, о чем забиравшими его Стражами оставлен соответствующий документ - серенькая, бережно хранимая бумажонка с линялыми печатями и грифами. Женщина Мария была рыхлая, более всего любившая говорить о своих расширенных сосудах, об очередном сокращении и без того скудного ассортимента в продовольственном пункте; о том, что в соседнем доме - вот ужасти какие! - вчера сняли повешенного; что опять гоняли на мотоциклах и стреляли; что Свен изловил себе нового жука какого-то и никому не показывает, стервец, а вон у Лины из первого подъезда мальчишка недавно помер в корчах после того, как его укусила неизвестного вида муха, и насекомой этой разной твари плодится видимо-невидимо. Если у Марии была дневная смена, она говорила об этом только час вечером. Если ночная, то к полудню отоспавшись и треснув по затылку за дармоедство случайно заскочившую в дом родной старшую, Мария расплывалась на табурете на весь день. Мария любила соседа за ученость, признаком которой почитала битком набитый книжный шкаф, где Крейн держал книжки и брошюры прославляющие и обещающие. Сам он туда и не заглядывал. То, что он называл "настоящими вещами", складывалось в сундучок у изголовья. Сундучок был маленький. Крейн покачал головой. - Тогда зачем вы ушли из Квартала? - Я не мог, - Вест потупился. - Мне трудно объяснить, но я не мог. Лишь после долгих колебаний Вест выложил Крейну все начистоту. Удивительно, но тот не выказал ни тени недоверчивости, а попытался всесторонне оценить ситуацию. Но ни в его обширнейшей памяти, ни в книгах прецедентов не обнаруживалось. Вест, впрочем, уже научился не возлагать надежд на здешние книги. На вопрос о других средствах массовой информации Крейн сказал, что понимает, о чем речь, только потому, что сам много лет Вест поперхнулся - размышлял на эту тему, но ничего такого здесь не имеется. Тогда Вест спросил: а откуда товары вообще берутся в Городе? Поступают из-за Занавесного хребта, ответил Крейн, прямо на промтоварные пункты. А за хребтом что? Не могу сказать, я никогда не покидал пределов Города. А кто покидал? Стража никого не выпустит, сказал Крейн, каждый Город в Крае обособлен и автономен, непреодолимый Пояс, ни отсюда, ни сюда, Стража бдит... впрочем насчет каждый... наш во всяком случае обособлен, и Стража как раз бдит... Н-да, сказал Вест, и некоторое время они молчали. Решив все-таки продолжать, Вест спросил: ну, а где вы продукты берете? На продпунктах, ответил Крейн, это синтетика, на продпунктах стоят синтезаторы. А-а, сказал Вест, надо же, у нас это пока не так широко. Тогда Крейн спросил: а у вас есть?.. И Вест снова отвечал, отвечал, отвечал. Он думал, что спрашивать будет он, но он только отвечал. Сперва он делал это с охотой, но очень скоро понял, что Крейна в общем-то ничего всерьез не интересует. Ему нужна была информация. Любая. Безразлично на какую тему, лишь бы новая. Мозговая жвачка. Он, казалось, впитывал ее всеми порами, горящие глаза уходили под череп, щеки вваливались, и Вест ловил себя на смешке, что добрый Крейн начинал сильно смахивать на Доктора Йозефа Геббельса, каким его изображают перед смертью... - Как я вам уже говорил,- сказал Крейн, - практика изъятия отдельных Людей с той стороны существует. Иногда это ссыльные, здесь не играют роли. В нашем городе я знал двоих, но это было давно... э-э давно. Один стал паучником, .другой ушел в Стражу, и не на последнее место. Этакая свежая кровь в жилы. Вообще-то,- он почесал седенькую редкую бровку,- в универсальности мышления мы уступаем Людям. Но в частностях неоспоримо выше! Даже так, подумал Вест. Гордится. Даже этот - гордится. - То есть? - сказал он. Ему снова становилось не по себе. - У кого как, - Крейн пожал плечами. Он мало возвышался над столом, потому что сидел на кушетке, а она была низкой. - У меня, например, скорость прохождения импульса по волокну выше, чем у среднего Человека, в восемьдесят четыре раза. У условного вокера - есть такое понятие - в девяносто девять раз. Максимально. Я ориентирован на быстродействие, - он виновато улыбнулся.- Так что с вами, понимаете ли, мне трудно удерживаться в нужном темпе. Вест на секунду прикрыл глаза. Это, кажется, называют биологической цивилизацией, подумал он. Евгенической цивилизацией. Но ведь и технология у них есть, во имя технологии вся каша и заварена. Во имя джутовых мешков? - Вам не страшно? - спросил он. - Это мой мир, моя жизнь,- сказал Крейн.- А вот вы? Кем вы были там у себя, что вы умеете? Вест вспомнил мсье Жоржа и его бумаги, которые надо было находить, красть, отбирать, покупать, потом мсье Жоржа с ними охранять, отвозить, беречь и так далее вплоть до конвертика с банкнотами. Я даже не знаю, что это было - промышленный шпионаж, частная слежка, политика или, может быть, какая-нибудь пошлость вроде
