— И кто они теперь?
— Какая разница? Вы все не о том. Ведь не ради этого вы себя подвергли столь малоприятной процедуре.
— Ради совета.
— Как жить, да? — усмехнулся Черных. — Как жить, зная, что вы...
— Вот-вот.
— Представьте себе учителя музыки, который по ночам пишет гениальные симфонии. Пишет и не может никому показать. А утром идет в школу и вдалбливает сопливым оболтусам сольфеджио. Почему?
— Это его долг.
— Так чего вы от меня требуете? Вы сами на все ответили. Существует несколько миров, где вы стали президентом. У вас неплохо получается. Бывают, конечно, исключения, — добавил Борис, разгребая белый песок. — Здесь вы, признаться, наворотили. Вероятно, это русский способ выживания: довести себя до ручки, до самого края, а потом предпринимать титанические усилия. Чтоб с надрывом. Как там у классика: чтоб кровь выступала из-под ногтей. По-другому нам скучно. А в итоге вы здесь, в Эквадоре, в компании, достойной виселицы. Если б у нас было побольше времени, я бы сводил вас на могилу Адольфа Шикльгрубера. Американские неонацисты поставили ему сногсшибательный памятник.
— Время кончается?
— Да, к сожалению. Вы не настолько здоровы, чтоб позволить себе час комы.
— Вы мне так ничего и не объяснили, — вздохнул Немаляев.
— Раз вы меня нашли, значит, сами все понимаете.
Борис встал и погладил доску для серфинга.
— Вы-то здесь кто? — поинтересовался Немаляев.
— Обычный военный. Так же как и Костя, подчиненный Еремина. Еремина Петра Ивановича, народного комиссара ГБ.
Борис развернул доску другой стороной, и Немаляев увидел, что к днищу приделан пистолет-пулемет с глушителем.
— Извините, Александр Александрович, служба. Скажите спасибо, что не ледоруб.
— Эх ты, сотник... — проронил он. — Людмилу не трогайте.
— Мы оставим ей один из ваших счетов в Колумбии и депозитную ячейку в Цюрихе. Нуждаться она не будет.
— Все раскопали...
— Служба, — повторил Черных, касаясь курка. — Долг. У вас — свой, у меня — свой.
— Похороните меня подальше. Подальше от того памятника, — попросил Немаляев, но это было уже не на пляже.
— Я не нотариус, я анестезиолог, — напомнил врач.
— А?..
— Где вас похоронят, мне все равно. Лежите смирно.
Доктор пощупал пульс, затем посмотрел ему в зрачки и потребовал пройтись по комнате. Немаляев уверенно встал, но тут же рухнул обратно.
— Тошнит?
— Вроде порядок. Спасибо. Возьмите деньги, вас отвезут домой.
— Неужели не тошнит? — удивился врач.
— Вам что, обидно?
Немаляев хотел добавить что-то еще, но в следующую секунду желудок вспух и выпрыгнул наружу.
Так паршиво ему не было никогда. Пища скоро кончилась, кончился и горький желудочный сок, а спазмы все продолжались, и в их силе угадывалось намерение вытащить через горло кишки. Голова кружилась так, будто он выпил два литра водки, а затылок он даже придерживал рукой — чтоб не раскололся от боли.
— Вот теперь порядок, — удовлетворенно произнес доктор. — Всего доброго.
Немаляев растекся по дивану, заклиная время идти быстрее. Врач не сказал, сколько это продлится, но он подозревал, что до самого вечера. А если до утра? Это невозможно, он не выдержит.
— Дядя Саша, ну что же вы! — воскликнула вбежавшая в комнату Людмила. — Что вы тут вытворяете?
— Живой, живой, — помахал он одной ладонью. — Все нормально. Ты иди, я попозже... Мне немножко отдохнуть...
— Я позову врача.
— Вот этого не надо, — закашлявшись, выдавил Немаляев.
Он посмотрел на стол с пустыми ампулами и бессильно прикрыл глаза. Как плохо... как же ему плохо! И ведь ничего нового. Долг... Ну да, понятно. Что еще? Ах, черт... как паршиво! Потом, потом. Будет время осмыслить. Не сейчас. Долг. И ради этого?.. Что узнал? Что в одном слое сбежал из Страны? А в другом стал хорошим президентом? Как в сказке. А что это — хороший президент? Ну и боль... Хороший — это какой? И как?.. С этими людьми... и с этой болью. Нет, не сейчас. Потом. Будет время. Без боли. Неужели правда? Неужели она когда-нибудь пройдет?! Не сейчас...
Квадратная дверца, обитая кровельным железом, взвизгнула и встала в проем. Константин еще раз потянул ее на себя и, убедившись, что люк захлопнулся плотно, медленно отпустил нитку. С той стороны было слышно, как звякнула о петли дужка навесного замка. Костя подергал дверь — все в порядке, не промахнулся. Нитка осталась снаружи, впрочем, и замок висел кое-как, но все это можно было увидеть только вблизи. Солнце скоро уйдет, и лифтовая площадка над верхним этажом окунется в сумерки. А лампочка около выхода на чердак не загорится — об этом Костя позаботился в первую очередь.
Пройдя по скрипучему керамзиту до вентиляционного окошка, он пригнулся и выглянул на улицу. Не то. Костя перешел к соседнему отверстию и снова посмотрел — между двумя высокими зданиями открывался узкий сектор, включавший в себя двадцать метров серой стены и крыльцо с козырьком.
Костя там уже побывал — дома вокруг стояли почти вплотную, и каждый годился под снайперскую точку. Именно поэтому соваться в них было опасно. Он предпочел охристую пятиэтажку с выносным лифтом, скрывавшуюся за рядами панельных башен. Пятиэтажка находилась в полукилометре к центру, но из-за смога казалась намного дальше. От серого дома можно было разглядеть лишь четыре окна на последнем этаже и кусок бордовой крыши. Максимум, на что способны охранники, — это следить, не блеснет ли на солнце форточка. Вентиляционные отверстия оттуда были не видны.
Константин побродил по чердаку и, разыскав лист фанеры, бросил его на легкие, ноздреватые катыши. Утрамбовывая, потоптал фанеру и лег сверху. Низко. Подняв передний край, Костя нагреб под него керамзита и подвигал лист, чтобы камешки распределились по всей ширине. Теперь нормально.
Самое важное — локти. Костя попробовал несколько положений, пока не нашел такое, при котором руки чувствовали себя наиболее удобно. Он мысленно вложил в них «штайр» и посмотрел в окошко — крыльцо серого дома и кисти обеих рук находились на одной прямой.
Откатившись в сторону, Константин подтянул к себе сверток и размотал. Он запоздало пожалел, что улегся на грязную фанеру, — логичней было бы постелить тряпку, но менять ничего не хотелось. Уже испачкался.
Он перевернул винтовку и, оттянув затвор, опустил патрон в узкую щель. Клац — кривая скоба зацепила гильзу и вогнала ее в патронник.
Костя снял с оптического прицела мягкие заглушки и вскинул «штайр» на плечо. В размеченном объективе пролетело что-то мутное, потом обглоданные кирпичи и наконец пыльный автомобиль. Чуть вправо — машину сменила дубовая дверь на мощных кованых петлях. От двери спускались три мраморные ступени. Под самой крышей на цепях покачивался от ветра огромный сундук с застывшим потоком сокровищ.
