— Будь ты проклят! — закричала она визгливым голосом. И сникла, повиснув на руках державших ее мужчин.
Эдик-Самарин молча вытер лицо рукавом.
— Что ей надо, кто это? — спросил Сергунин.
— У нее дочь здесь лежит, — неохотно пояснил врач. — Попытка самоубийства. Говорят, из-за этого. — Последние слова он произнес тихо и кивнул на Эдика-Самарина. Не хотелось ему ссориться с сильными мира сего. Но тот услышал.
— Изнасилование? — спросил Сергунин.
— Вроде того, но темная история. А папаша его всегда выручал. Тут бабулю вообще-то вся больница побаивается, кто-то из мужчин всегда ее сопровождает. А сейчас я не смог ее удержать, она поперлась зачем-то на этот этаж. А в общем, хотят ее упечь в психушку…
Старуха вдруг совсем повисла на руках у Сергунина и врача, и они опустили ее на пол. Им показалось, что старуха в обмороке, но она вдруг начала кататься по полу, тихо подвывая. Было страшно видеть и слышать ее.
— Назад! — послышался голос Николая. Он подтолкнул к лестнице адвоката, пытавшегося подойти к хозяину.
— Это мой клиент, — возмущенно сказал тот.
— Пшел на х… — коротко отреагировал Николай.
Сергунин сделал два шага по направлению к Самарину-старшему. Он вдруг понял, что этот человек — корень зла и олицетворяет собой все, что ненавистно подполковнику.
— Наверно, рассчитываешь на безнаказанность? — с усмешкой сказал он. — Я таких обламывал. Как ты и как твой ублюдок. С тобой тоже разберемся.
— Я сам с ним разберусь, — вдруг послышался голос Эдика-Самарина. — Он за все заплатит.
Самарин смотрел на сына с ужасом и недоумением. Это был Владимир — и это был не он. Какая-то непонятная судорожная гримаса делала его лицо незнакомым. Но Самарин привык верить своим глазам. Откуда было ему знать, что просто нелегко инэсту Эдика заставлять мышцы чужого лица передать его, Эдика, эмоции.
— Володя, что с тобой? — спросил Самарин, не отрывая глаз от этого странного лица.
— Меня убили, папа, — сказал Эдик-Самарин. То ли в нем проснулся режиссер, то ли из чистого садизма он хотел продлить наслаждение перед тем, как повергнуть врага, но после этих слов он еще попытался улыбнуться — и чудовищная гримаса исказила его лицо.
— Что… это? — беспомощно спросил Самарин, и Сергунин понял, что момент критический. Самарин сунул руку за полу пиджака, но подполковник оказался проворнее. Мгновенный выпад — и рука Самарина вывернута за спину, а пистолет упал на пол. Николай сделал шаг, намереваясь поднять оружие.
— Не трогать! — крикнул Эдик-Самарин. — Отпустите его.
— Вы с ума сошли… — начал было Сергунин, но Эдик оборвал его:
— Отпустить, я сказал.
Подполковник не собирался ему повиноваться, но тут же молния эфэла ударила его в руку. Он вскрикнул и отпустил Самарина. Тот быстро нагнулся, поднял пистолет и отступил к стене, прижавшись к ней спиной и поводя оружием перед собой.
— Отойдите все, — угрожающе прохрипел он, потом, когда Сергунин, морщась и потирая руку, сделал шаг назад и то же самое сделал и Николай, Самарин умоляюще посмотрел на сына: — Володя, что происходит? Ты не в себе, что ли?
Он даже не подозревал, насколько эти слова близки к истине. Зато Эдик оценил реплику и вновь попытался улыбнуться.
— Да, — протянул он.
Один из людей Сергунина незаметно подошел со стороны лестницы, где заменял Николая, и взял на прицел Самарина-старшего, не сводя глаз с его пальца, лежавшего на спусковом крючке пистолета.
— Я не в себе, папа, — подтвердил Эдик, окончательно сводя с ума Самарина: Владимир никогда не называл его папой — только «отец» или «батя». — Меня Царь убил и занял мое тело.
Самарин обвел всех мутным, затравленным взглядом.
— Папа, ты хотел ведь убить Царя, — сказал Эдик-Самарин. — Тогда стреляй. Я — это он.
— Что он несет?… — пробормотал Самарин. Все молчали. Происходящим распоряжался Эдик:
— Ну посмотри внимательно, разве я твой сын?
Взгляд Самарина застыл. Он смотрел куда-то в сторону, боясь смотреть на сына. Инстинкт подсказал ему, кто здесь главный враг, и он вдруг резко поднял пистолет, сжимая его двумя руками, и направил в лоб Сергунину.
— Что сделали?! — закричал он, не владея собой. — Что с моим сыном?!
Блеснула вспышка, затем грохнули два выстрела, и пистолет выпал из рук Самарина. Первым ударил эфэл — Эдик прекрасно понял, что Самарин готов выстрелить в подполковника. И он все же выстрелил, но пуля попала в стену довольно далеко от головы Сергунина. Второй выстрел сделал сослуживец подполковника и попал Самарину в плечо. Сергунин быстро шагнул к нему, но тот уже не мог ничего сделать — он сполз на пол. Пуля раздробила кости плеча.
— Зачем вы все это затеяли? — спросил Сергунин. Самое большое его желание было дать в морду Эдику.
— Я еще не закончил, — сказал тот властно и холодно. — Это мое дело, и я здесь буду распоряжаться. Я убью любого, кто станет на моем пути. Позовите сюда главврача.
Врач, который провожал старуху, позвал Корниенко.
— Операцию закончили? — спросил Эдик-Самарин.
— Да. Я же говорил…
— Теперь слушайте. У вас есть пустая палата?
— Только люкс, для… всяких…
— Хорошо. Пусть будет люкс. Вот этот человек, его фамилия Самарин. — Эдик показал рукой на скорчившегося на полууголовника. — Он ранен. Ему надо оказать помощь. Он должен жить. Он будет жить в этой палате. Его дом и все имущество продадут и деньги отдадут вам как плату за содержание. Его будет стеречь вот такая молния. Она не даст ему двигаться. Вам будет разрешено кормить его, утку подкладывать и все такое. Но он будет фактически заключенным. Я его приговариваю к пожизненному заключению в вашей клинике. Вот так. Это мой указ. Если он не будет выполнен, и вы, и городские власти пеняйте на себя. Я здесь камня на камне не оставлю. Я Царь, запомните это. А сейчас я хочу вернуться в свое тело.
— Ваше величество, — вдруг послышался хриплый, каркающий голос. Старуха стояла на коленях, раскачиваясь и неотрывно глядя на Эдика-Самарина. — Накажи его сына, он дочку мою загубил… мою единственную…
— Что с ее дочерью? — спросил Эдик у Корниенко. — Попытка самоубийства — я слышал это и понял почему. Но что с ней?
— Тяжелые травмы, в том числе мозга. Она выведена из коматозного состояния, жизнь в ней поддерживается, но теперь все зависит от ее организма. Мы сделали, что могли.
— Слушай меня, старуха, — сказал Эдик-Самарин. — Его сын убит. Это я его убил.
Как ни странно, его слова воспринимались полубезумной старухой как-то более адекватно, она безоговорочно верила Эдику, хотя всем остальным, психически здоровым участникам этой сцены происходящее казалось затяжным кошмарным сном.
