Ознакомительная версия.
Она давно не кричала так. Никогда она так не кричала.
Дракон снижался.
Все-таки здесь есть спасатели. Все-таки, получив сигнал о группе туристов, пропавших в горах, за ними выслали патруль. Сейчас и ее саму, и обоих претендентов, живых или мертвых, погрузят в седло, доставят на базу…
И всё.
Но ведь если совсем близко, думала Эва, напряженно следя за тенью, которая двигалась по небу сужающими кругами, словно хищная птица, если действительно так близко, то он, конечно, чувствует. Дракон. И он в любое мгновение может повернуть — туда. Кто бы ни был и чего бы ни хотел от него всадник. В такой ситуации любой дракон, даже дикий, бессмысленный, сломленный рабством, — свободен.
Дракон — ее лучший сообщник. Он покажет путь, и она справится сама. Без всяких претендентов. Которые теперь вряд ли смогут ее преследовать. Ни один.
Снижался.
И накатила волна мутного отвращения — уже не к ним, к себе. Боже мой, да во что же она превратилась, приняв правила этой чужой игры и практически выиграв ее?! Двое мужчин, раненых, возможно, умирающих здесь, у ее ног — разве они ей безразличны? А даже если и так, если цинично зачеркнуть всё, что у нее было с каждым из них, если просто — два ни в чем не повинных человека… да! Если разобраться, вся их вина только в том, что она может инкриминировать и себе самой: участие в игре с не самыми честными правилами. Ни один из них не совершал преступления. Не убивал ее отца.
Она, Эва, до последнего убеждала себя, что ее главная цель здесь, в Срезе, — найти убийцу. Она не приблизилась к этой цели ни на шаг. И уже, по сути, отказалась от нее.
Особенно теперь, когда так близко другая цель.
Дракон завис в нескольких метрах над склоном, высматривая место для посадки. Значит, всё же слушается всадника, спасателя, — а может, поблизости и нет вовсе никакой аномалии; впрочем, неважно. Большой, многоместный дракон. Он вынесет, спасет их обоих…
И ее тоже.
Она вернется.
Он выпустил, наконец, лапы-шасси, когти ковырнули снег, взметнули белую тучу, в которую дракон будто провалился по брюхо, продолжая двигаться по инерции, а может, не в состоянии найти жесткую точку опоры. Но когда Эва, задыхаясь, подбежала к нему, он уже затормозил. Уже встал на колени и отставил под углом крыло, помогая всаднику спуститься с занесенной снегом спины.
Маленькая щуплая фигурка; странно для спасателя, успела удивиться Эва. Или просто очень крупный дракон, и это сбивает с толку, искажает масштаб?
Она уже подбежала вплотную. Столкнулась с ним лицом к лицу.
Выговорила:
— Вы… сами?!
Ну что ж, здравствуй хотя бы так, папа.
Я должна была сразу понять, что ты не придешь. Наверное, ты прав. Наверное, и вправду опасно. Я же ничего не знаю. Примерно так же, как ничего не знала когда-то давно, живя в Срезе, куда ты так и не приехал, несмотря на мои отчаянные детские письма… Ладно, примем как данность. Единственное, ты мог бы предупредить. Чтобы я не готовила все эти нелепые салатики и торт со свечками.
Торчит, как башня, посреди стола. Тридцать лет. Как-никак, юбилей. И новоселье. И новое место работы. Конечно, это не повод выбираться из своей двухкомнатной крепости и ехать к единственной дочери через весь город, рискуя максимум… а впрочем, я же понятия не имею, чем ты рискуешь. Поэтому пора закрыть тему.
Только, знаешь, очень странно не слышать тебя за стенкой.
Так вот, чем я хотела тебе похвастаться. Квартира у меня однокомнатная, однако хорошей планировки, гораздо просторнее, чем наша… то есть теперь уже твоя. Кредит выплачивать двадцать пять лет, но я же никуда не тороплюсь. Мебели мало, и надеюсь не слишком обрастать, дорожу свободным местом. Обстановка по моему вкусу, тебе, конечно, не понравилось бы, особенно прозрачные занавески. Я не собираюсь бояться, папа. Я буду здесь жить. Принимать гостей… много, целыми классами.
Так интересно получилось. Я была уверена, что буду преподавать как иностранный наш с тобой язык. Но, оказывается, его здесь не изучают ни в одной общеобразовательной школе, а для преподавания в вузе мой педагогический диплом с курсов, понятно, не годится. И я уже собиралась уйти, когда они вдруг предложили: много вакансий на родной язык и литературу, попробуйте, вы же филолог… «Родной язык», представляешь? Хотела посмеяться, но не стала. И спорить тоже. Знаешь, в новых паспортах ведь не пишут национальность. Решила попробовать. Вот, вчера прошла собеседование…Я так счастлива, папа! Наконец-то — настоящая работа, ничего общего с бессмысленными приработками по распределению цивильных служб, такими же унизительными, как наше «социальное пособие для перемещенных лиц»… извини. Я знаю, ты относишься к этому совсем по-другому. Во всяком случае, пытаешься… Это твое дело.
С нового учебного года я буду вести уроки с восьмого по двенадцатый классы. И классное руководство, обязательно, меня предупредили. Тебе, наверное, надо объяснить, что это такое? Хотя когда ты слушал какие-нибудь мои объяснения… Словом, у меня начнется осенью совсем новая жизнь. Своя работа, свой дом, даже, можно сказать, свои дети… Видишь, я смогла написать даже такое — и ничего, не дрогнула рука. Я не иронизирую, нет. Я действительно надеюсь, что они станут частью моей жизни, а не только «внеклассной работой», как это здесь называется. Через год, папа, мой день рождения пройдет совсем по-другому…
Я понимаю, почему ты не пришел. На самом деле новая жизнь у меня давно уже началась. А у тебя осталась — прежняя. Мы снова разъехались по разным мирам. Ничуть не менее удаленным друг от друга, чем Срез и Исходник.
Разумеется, я буду к тебе приезжать. Раз или два в неделю, а может, и чаще, как получится. И, наверное, снова начну писать тебе письма. Когда переписываются люди, живущие в одном городе, это все-таки менее дико, чем писать человеку за стенкой…
Мы почти десять лет прожили с тобой в одной квартире. И я до последнего надеялась, что… Ладно, не буду. Знаешь, когда я собирала вещи, делила наш скарб на мое и твое, нашла стопку своих писем к тебе за все эти годы. Я не взяла их с собой, папа. Они остались там, в твоей квартире. Может быть, ты их как-нибудь найдешь.
Мы так и не научились разговаривать с тобой. Теперь уже понятно, что и не научимся никогда. Сколько раз я хотела расспросить тебя о том, как это было: мятеж, крушение твоего режима, твоими собственными руками возведенного мира… Я прочла на эту тему всё, что могла: от официальных монографий, где педантично перечисляются преступления Лилового полковника, до панегириков экзальтированных юношей, жаждущих возродить великую державу. Но я не знаю правды, пока не услышала твоего рассказа. Уже, конечно, не услышу. И, кажется, понимаю, почему.
Ознакомительная версия.
