Квартиру Мельников имел огромную и богато обставленную, да и сам выглядел вполне благостным. Я всегда подозревал, что человек, герои которого зубами гнут арматуру, а пинком ноги прошибают бетонные стены, должен иметь не слишком-то геройское телосложение. Мельников и впрямь оказался человеком средних лет, среднего роста и средней плечистости — зато с изрядным брюшком.
Котю, однако, он принял вполне благосклонно. Я тоже был удостоен рукопожатия с властителем дум наивных подростков и романтичных девиц.
— Проходите в кабинет, ребята, — демократично предложил Мельников. — Хотите — тапки надевайте.
Где-то в недрах квартиры звякала посуда, канючил что-то детский голос, тявкала собака. Но за массивными дверями кабинета сразу стало тихо. Что-то мурлыкал пижонский проигрыватель — весь прозрачный, так что было видно, как крутится внутри диск и перемигиваются наверняка ненужные, только ради эстетики понапиханные светодиоды.
— А внутре у ней неонка, — пробормотал я.
Мельников обрадованно уставился на меня:
— О! Как приятно встретить образованного человека! А то до чего дошло — классику никто не помнит. Процитировал Стругацких без кавычек, сделал, так сказать, литературный комплимент — а читатели стали хвалить фразу как мою…
Настроение у меня было и без того не очень.
— По крайней мере у читателей хороший вкус.
Мельников замолчал. Кажется, решал, не стоит ли обидеться и выставить меня вместе с Котей.
Не выставил. Пробурчал:
— К вкусу бы еще общую начитанность… Ну как можно упереться в одного автора и читать только его? Пусть даже меня!
Котя хихикнул. Достал из пакета, на который Мельников уже успел покоситься, бутылку коньяка.
— Понятно, — сказал Мельников. Открыл шкаф, в котором оказался бар — и не пустой. Извлек бокалы. Поставил на стеклянный журнальный столик возле дивана. Подумал и спросил: — Как я понимаю, вы не только пить пришли?
— Очень нужна ваша помощь, — сказал Котя. — У Кирилла такая странная ситуация…
— Я не издатель, — быстро ответил Мельников. — Могу подсказать, куда обратиться с романом…
— Нет, что вы, Кирилл не пишет, — замахал руками Котя.
На лице Мельникова отразилось явное облегчение. Он спросил:
— А чем я тогда могу помочь? Единственное, в чем я профессионально разбираюсь, — это литература. Конкретизирую — фантастика.
— История у Кирилла приключилась фантастическая… — начал Котя. — Да что я… Кирилл сам расскажет.
Писатель-фантаст без всякого энтузиазма посмотрел на меня. Я вздохнул, сел на диван, взял в руки бокал с коньяком и начал рассказывать:
— Вчера я пришел домой с работы. Живу один… ну, почти один, у меня собака есть…
Минут пять писатель откровенно скучал. Потом на его лице появилось легкое любопытство.
Странно — для того, чтобы пересказать самые наполненные событиями сутки из своей жизни, мне потребовалось всего четверть часа.
— Хорошая история. — Мельников плеснул себе еще коньяка. — Э… так это замысел вашего…
— Это случилось со мной на самом деле, — мрачно сказал я. Так и думал, что фантаст будет не лучшим советчиком. Фантасты в чудеса верят еще меньше, чем проститутки в любовь.
— Дмитрий Сергеевич, так и есть, — подтвердил Котя.
— Покажите мне ваш паспорт, — попросил Мельников.
Я пожал плечами — ну чем ему помогут мои документы, — но все-таки достал и протянул паспорт.
— Скажите, Кирилл Данилович… — изучая паспорт, сказал Мельников. — А как вы довели документ до такого состояния? В вашей ситуации…
Выхватив паспорт, я уставился на страницу с фотографией. Паспорт как паспорт… Вот только… только очень бледный шрифт. И фотография — будто выцветшая. И страницы — хрупкие, пожелтевшие.
— Еще вчера он был нормальный, — сказал я. — Глянь…
Протянул паспорт Коте — тот с ужасом уставился на блеклые строчки.
— Любопытно, — сказал Мельников с нескрываемым удовольствием. — Дайте-ка сюда…
Он еще раз внимательно изучил паспорт. Пролистал. Хмыкнул.
— Чего еще? — спросил я.
— А вы знаете, Кирилл, что вы нигде не прописаны? — спросил Мельников.
Страница с пропиской и впрямь оказалась пустой. Как я ни смотрел на нее — под ярким светом лампы, у окна, под углом и на просвет, — никаких следов штампа не было.
— Тяжело в Москве без прописки, — вздохнул Котя. — Может, тебе временную регистрацию получить? Да шучу, шучу, успокойся!
Мне было не до шуток. Я спрятал паспорт в карман. Посмотрел на Мельникова.
— Итак, надо исходить из того, что ваш рассказ — правда? — спросил Мельников.
Я кивнул.
— И вы хотите моего совета… э… как человека, выдумывающего всякие неправдоподобные истории?
Я снова кивнул.
Мельников откинулся на спинку дивана, опер локоть на кожаную подушку. Задумчиво покрутил в руке бокал с коньяком.
— Если бы я был Стругацкий А и Бэ, — начал он, — то я бы придумал так… Я бы придумал, что вы — человек совершенно ненужный в жизни, никчемушный… вы уж только извините, это все для примера…
— Ничего, продолжайте, — попросил я.
— И вот сама жизнь, сама реальность принялась вас исторгать из мироздания. Постепенно стираются все ваши следы — вначале бюрократические бумажки, потом воспоминания случайных знакомых, потом воспоминания друзей и родных… И кончилось бы это… — Он на миг задумался. Потом кивнул: — Кончилось бы это тем, что вы истаяли бы, превратились в неощутимого и забытого всеми призрака. Примерно так.
— Спасибо, — сказал я, чувствуя странную сухость во рту. — А можно иные варианты?
— Конечно! — радостно откликнулся Мельников. — Будь я Глобачёв, я бы предположил, что на Землю вторгаются инопланетяне. Таким хитрым образом они очищают себе плацдарм — вытесняют человека из жизни, стирают память о нем, подменяют бумаги… и ваше место занимает агент враждебной цивилизации. Кончилось бы все тем, что вы вступили бы с ними в борьбу, проникли бы на их планеты — и надавали всем по полной программе.
Эта версия показалась мне более оптимистичной. Но в свои способности устрашать инопланетных захватчиков я не верил.
— Будь я Заров, — продолжал Мельников, — то вы бы были маленьким мальчиком или наивным юношей. И вас бы испытывала на стойкость инопланетная цивилизация — не такая злая, как у Глобачёва, но тоже недобрая. Вы бы повзрослели и закалились в борьбе, надавали бы всем по полной программе, по случаю обрели всемогущество — но отказались бы от него по невнятным причинам.
— Тут я уже пролетел, — сказал я. — По возрасту. Дальше?
