Вообще, это был гениальный финт. Общая квота запечатленных составляла сто сорок четыре тысячи. На десять с лишним миллиардов. Смешная цифра. За без малого год своего пребывания в лагере Илья ни разу не видел, чтобы кто-то сорвал банк. Правда, целых два раза слышал. Пышно разукрашенные подробностями истории о двух счастливчиках, которые попали из золушек в королевы. Прекрасный стимул остальным золушкам продолжать со смирением надраивать собственные души. Ищите, да обрящете; стучите, да откроется. Блестяще, право слово.
Когда падала звезда Полынь, никто и представить не мог, что ее вкус окажется так горек.
* * *
Вечерняя пайка пошла Эйнару. Илья не раз гадал, что тот с ними делает. Отдает в обмен за товары? Неужели и в самом деле за пределами лагеря есть живые? Палаточные городки, ненайденные бункеры, сеть сообщения, торговые каналы? Может, еще не всех перемололи? Не зря же всадники продолжают мельтешить… По вечерам небо на горизонте освещалось красными вспышками. Что-то там происходило. Знать бы, что.
Густой маслянистый воздух осязаемо давил на плечи.
— Взорвать бы все тут к хренам, — сказал Илья, оскалившись. — Со всеми их возможностями и отсрочками. Плюнуть в морды и порвать их нацистские задницы на британский флаг. Хоть десяток, хоть сколько… А?
Эйнар неопределенно пожал плечами:
— А что потом?
Да какая разница, хотел сказать Илья, но это было бы преувеличением.
Он скинул ботинки и, не раздеваясь, лег. Больше всего на свете хотелось устроить новый трип, но идти на повторный заход через сутки после предыдущего означало бы впустую переводить товар.
Сложно представить, что когда-то они с Ленкой ссорились, орали друг на друга, даже однажды всерьез пытались разойтись. Сколько несущественного человек успевает накопить по ходу жизни… Чтобы расставить приоритеты, требуется чрезвычайная ситуация. Научаешься по-настоящему ценить, что имеешь, только когда оно ускользает из рук… Когда-то он считал, что ничего не может быть хуже мира в том его состоянии, в котором им довелось жить…
— Я, Илюха, знаешь, с какой мыслью каждую ночь ложусь? — неожиданно сказал из темноты Вась-Вась — без вступлений и без разгона, будто продолжая оборванный разговор. — «Какая мне завтра выйдет побудка?» Говорят, три есть кнопки. Ежели все по-прежнему, то сирена. Значит, не кончено еще: не накачано, сколько надо. Значит, еще один день — подымайся, одевайся и тащи гузно к насосу. Недостаточно еще потрудились, не отслужили положенного. Каждый день боюсь: а что, как срок вышел, а мы не поспели? Что завтра другую кнопку решат жать, содомскую. Проснемся в середке пекла полыхающего, ни вдохнуть не успеем, ни молитву последнюю зачесть.
Илья лежал, уставившись пустым взглядом в темноту, от усталости еле удерживаясь в сознании.
— А есть еще третья кнопка, — бормотал Вась-Вась убаюкивающе. — Ерихонская. Когда последняя капля в бак капнет, когда ошибку свою до дна повычерпаем, придет пора на эту кнопку жать. Проснемся от громкого сигнала — стократ громче сирены, так что уши зажать придется, чтоб перепонки не лопнули — аж сам воздух затрясется, аж в глазах потемнеет. И стены все порушатся, и бараки по досочке облетят, и крылатые прочь попрыскают. И это, Илюха, будет самый сладкий на свете звук — пусть хоть кровь из ушей, пусть хоть нутро наизнанку.
— Сказочник ты, — еле двигая губами, проговорил Илья. — Бездонный бак-то, вот какая штука. Не будет последней капли, и сигнала не будет. Да и кнопки небось не предусмотрено.
Он повернулся на бок, натянул на себя одеяло.
— Есть, — убежденно сказал Вась-Вась. — Предусмотрено. Потерпеть надо.
«Надо потерпеть, — эхом отозвался в голове Ленкин голос. — Когда-нибудь все это закончится…»
— Во всем смысл есть, — монотонно бормотал Вась-Вась. — А ты понимать не хочешь, мечешься…
Может, ждать-то недолго осталось. Может, уже завтра будет сигнал.
— На Лотерею, стало быть, не надеешься?
— Рад бы в рай, да грехи не пускают, — глухо ответил усталый голос. — Я на милость надеюсь. И ты надейся, слышь, Илюха…
Илья провалился в сон, как в прорубь.
Война, глад, мор. Дырчатое небо, свернувшееся, как свиток. Крошечные фигурки в белом — все в белом, с ног до головы — у берегов бесконечного черного потока: то ли времени, то ли нефти. Черное золото, кровь Земли… Мужчины, снова и снова вспарывающие себе вены — красное на белом, кровь за кровь. Женщины, в муках рождающие тюленей и броненосцев — жизнь за жизнь. Лица размыты от боли — и хорошо, хорошо, что размыты… «Во всем смысл есть», — сказал над ухом непонятно кто. Чуть слышно шелестнули крылья.
— Есть, есть, — согласился Илья, сглотнув тугой комок. — Только больше, чем один. Я вот и на милость не надеюсь: поперек горла мне встанет эта милость. Они думают, лагерь этот бутафорский — вроде тамбура между вагонами. Мол, постой, покури, подумай, сделай выводы. Сделал? Проходи. Неправильные сделал? Бемц с поезда. Демонские маски и прочий реквизит, чтобы думалось крепче… Не складывается, знаешь. Что впереди-то? Куда вы попасть надеетесь из тамбура своего заплеванного? В царствие небесное по коридору из колючей проволоки не входят. Это для меня главный смысл и есть…
Картинки исчезали, словно их развеивал ветер. Остался песок; воздух, дрожащий от зноя. Пустота.
— Я мог бы терпеть сколько угодно, — сказал Илья в сновидческой уверенности, что Ленка его услышит, — но я никогда не смогу согласиться. А действия без намерений они в расчет не принимают, ты же в курсе. Я могу миллиарды лет дергать за рукоятку насоса, но только это будет все та же суходрочка. Мы же не нефть, в самом деле, закачиваем… Не в нефти дело. Без нас бы закачали, если бы понадобилось. Им это раз плюнуть…
Горячий песок обжигал босые ступни.
Небо было чисто от облаков.
В ходу были действия, а не намерения.
* * *
Розыгрыш проходил так же буднично, как ежедневная раздача пищи. Подходили по отделениям; каждое — в положенное время. Длинная молчаливая очередь двигалась быстро: подошел, получил билет — следующий.
Процесс выдачи контролировал лично Саклас. Незнакомый крылатый парил над плацем. Нависал над головой дамокловым мечом.
Илья находился в конце строя. Стоявший впереди бездумно, монотонно, как автомат, бормотал молитву. Просил чуда, надеялся на милость.
Илья облизнул губы. Попытался представить избавление. Зеленые луга, полноводные реки, спелые плоды, обильные нивы. Слова не превращались в образы; память снова и снова рисовала бесконечный песок, ослепительный блеск металлического левиафана и людей без лиц, копошащихся вокруг его ненасытного чрева. Он попробовал вспомнить что-нибудь еще: Ленкину улыбку, ощущение воды на коже, свободу прежнего незнания. Но воображение подсовывало другое: низкое уханье тяжелых орудий, сухой треск автоматов, въевшуюся под ногти грязь напополам с кровью. Перекошенные лица, утратившие сходство с человеческими; невозможность отличить своих от чужих.
