— Я не люблю ничего постоянного, — объяснял Рэгл. — Может быть, я привык к бродяжничеству во время войны… А еще раньше наша семья постоянно переезжала с места на место. Мои отец с матерью были в разводе… У меня внутреннее неприятие жизни на одном месте, устоявшегося домашнего уклада… Жена, дети… Трубка после обеда и домашние шлепанцы…
— Что в этом плохого? Это дает спокойствие.
— А мне нужно сомневаться, — ответил Рэгл. — Я всегда сомневался. Даже когда был женат.
— Вы были женаты? — с любопытством спросила Джуни. — Давно?
— Много лет назад. Перед войной. Мне было двадцать с небольшим. Я встретил девушку. Она работала секретаршей в грузовой конторе. Очень хорошая девушка. Родители ее были поляками. Живая, сообразительная. Но она оказалась слишком честолюбивой для меня. Она хотела одного: пробиться на ту общественную ступеньку, где могла бы устраивать званые вечера в собственном саду. Пикники на открытом воздухе.
— Не вижу в этом ничего плохого, — запротестовала Джуни. — Вполне нормально хотеть жить изящно.
Этот термин она вычитала в статье «Как усовершенствовать свой дом и сад». Статья была напечатана в журнале, который они с Биллом выписывали.
— Я ж говорил вам, что я разгильдяй, — проворчал Рэгл и прекратил разговор.
Начались холмы. Дорога шла вверх. Здесь стояли дома с большими приусадебными участками и цветочными газонами. Богатые, красивые дома. Жилища состоятельных граждан. Между ними тянулись вполне сельские улицы, заросшие по обочинам деревьями. А дальше начинался настоящий лес, там, где кончалась Олимпус-драйв.
— Я бы не возражала жить здесь, — заметила Джуни. А про себя подумала: «Лучше, чем наши одноэтажки без фундамента по сторонам шоссе, с которых при первом же ветре слетают крыши, и если включишь на ночь поливочный шланг, то к утру весь гараж будет залит водой».
В разрыве облаков промелькнула и исчезла яркая точка. Через несколько секунд Джуни и Рэгл услышали далекий, до смешного слабый рокот мотора.
— Самолет, — сказала Джуни.
Рэгл нахмурился и, прикрыв ладонью глаза, посмотрел наверх. Он стоял не шевелясь, широко расставив ноги.
— Как вы думаете, может быть, это русский самолет? — спросила она шаловливо.
— К сожалению, я не знаю, что происходит там, наверху, — сказал Рэгл.
— Вы имеете в виду — чем занят Бог?
— Нет. Совсем не Бог. Я имею в виду эти штуки, которые все время там летают.
— Помните, Вик рассказывал вчера, как он пытался отыскать шнур выключателя в ванной?
— Да.
Они снова взбирались на очередной холм.
— Я начинаю понимать, о чем он говорил, хотя со мной никогда такого не случалось, — задумчиво говорила Джуни.
— И хорошо, — сказал Рэгл.
— Правда, один раз что-то похожее было. Я как-то подметала тротуар возле дома. И услышала телефонный звонок. Это было около года назад. Ну, я ждала одного важного звонка.
Позвонить должен был молодой человек, с которым она была знакома еще в школе. Но об этом Джуни не стала рассказывать.
— Ну, я бросила метлу и побежала в дом. Вы же знаете: у нас на крыльце всего две ступеньки.
— Да, — сказал Рэгл, внимательно на нее глядя.
— Побежала. И пробежала по трем ступенькам. То есть я думала, что там три ступеньки. Нет, я не говорила себе, что их там три. Я просто знала, что надо подняться на три ступеньки.
— Вы хотите сказать, что сделали наверх три шага, совсем не задумываясь?
— Да.
— И вы упали?
— Нет, — сказала Джуни. — Это не так, когда делаешь три шага, а надо сделать только два. Вот тогда можно упасть и выбить себе зуб. А когда ступенек две, а думаешь, что три, — это просто странно, и хочется сделать еще шаг. А нога проваливается — бах! Не сильно… так… будто когда хочешь опереться, а там ничего нет.
Она замолчала. Всегда, пытаясь объяснить что-то умное, она запутывалась.
— Хм… — протянул Рэгл.
— Вик говорил про такое, как вы думаете?
— Хм… — так же непонятно ответил Рэгл, и она больше не спрашивала и не рассказывала. Рэгл явно был не в настроении продолжать эту тему.
Джуни Блэк легла на спину рядом с Рэглом, вытянула руки вдоль тела и закрыла глаза. Она лежала на подстилке в бело-голубую полоску. Ее черный шерстяной купальник — отдельно трусики, отдельно лифчик — напомнил Рэглу давно прошедшие дни, машины со скрипящими сиденьями, футбольные матчи, оркестр Глена Миллера. Смешные старые деревянные транзисторные приемники с динамиками, затянутыми плотной материей, которые они притаскивали с собой на пляж… Торчащие из песка бутылки кока-колы, длинноволосые девушки, лежащие на животах, прислонившись головами к плечам парней, прямо как на рекламе «Я была девяностовосьмифунтовым огородным пугалом».
Он смотрел на Джуни, пока она не открыла глаза.
— Привет, — сказала она.
— Вы очень привлекательная женщина, Джуни, — сказал Рэгл.
— Спасибо.
Она улыбнулась Рэглу и снова закрыла глаза.
«Привлекательная, — подумал Рэгл, — хотя и совсем недозрелая. Но не дура, как настоящие недоварки. Просто живет еще своей школьной жизнью».
На противоположной стороне лужайки носилась, верещала и тузила друг друга ватага малышей. А в купальне плескалась молодежь. Подростки, девочки и мальчики, казались совсем одинаковыми. Только когда девочки вылезали из воды на выложенный плиткой настил, было видно, что на них надеты трусики и лифчики. На мальчиках были только трусики.
С гравийной дороги спустился мороженщик, толкая перед собой белую эмалированную тележку, на которой звенели колокольчики, созывая ребятню.
«Интересно, — подумал Рэгл, — мог бы я влюбиться в маленькую потаскушку, в эту хихикающую девочку, которая только что вылезла из-за парты и вышла замуж за трудягу-передовика и которая предпочитает бутылку бананового лимонада и подобную дребедень хорошему вину, хорошему виски или хотя бы хорошему темному пиву? Великий ум склонился бы при встрече с таким вот существом. Встреча и единение противоположностей. Доктор Фауст видит крестьянку, подметающую дорожку в саду, — и к черту идут его книги, знания, философские воззрения. В начале было слово… Или в начале был поступок? Ну, это если б я был Фаустом. Ладно, проверим себя».
Наклонившись над явно спящей девушкой, он прошептал:
— «Im Anfang war die Tat».[1]
— Иди… те к черту, — пробормотала Джуни.
— А вы знаете, что я сказал?
— Нет.
— И неинтересно?
Джуни приподнялась, открыла глаза и сказала:
— Вы же знаете, что единственным языком, который я учила в школе, был испанский. И тот всего два года. Так что не лезьте с этим.
