– Ты один из них?
– Нет. Менеджер обыкновенный, сам же видел. С оплатой, разумеется. А уж как я все это узнал – то, что ты сейчас от меня слышишь, – это касается только меня и тебе я об этом ни слова не скажу. Ты знаешь, как они между собой называют клуб?
– Ну?
– Клуб самоубийц.
Я поперхнулся.
– Как?!
– Как слышал. Стивенсона читал небось? Всякий, кто в клуб вступил, должен разделить с мистером Рескью его участь. То есть, конечно, сам мистер Рескью считал это не участью, а величайшим благодеянием – свое самоубийство. В этом я с ним согласен, только ведь этого психа следовало удавить еще в пеленках. В завещании он разглагольствует о пользе самоубийства, о том, что убивая себя человек делает мир чище, а человечество лучше.
– Шутишь?
– Какие шутки. Говорю тебе, молнией его шарахнуло, мозги совсем набекрень сдвинулись. Там он еще утверждает, что самоубийство – это акт милосердия по отношению к самому себе и к другим. Помогая себе – помогаешь обществу. Во как повернул, свиной хрящ. Самоубийца – самый добродетельный член общества, и христианская церковь – дальше он там церковь ругает – поступает абсолютно неверно, причисляя этот благороднейший акт к числу смертных грехов.
– Ты что, читал это завещание?
– А хоть бы и читал. Ну так вот, каждому члену клуба по этому завещания предписывается совершить самоубийство. Только никто об этом, конечно, не догадывается до поры до времени. В этом вся фишка. Вот за это будущее самоубийство там и платят бабки. Пересчитывают жизнь на баксы. У этого канальи действительно были филантропические замашки – он считал, что дарит людям год, два, ну там максимум три – три года роскошной, обеспеченной жизни перед смертью. Целых три года купаться в довольстве – это, что ли, не счастье? Не к этому, что ли, стремятся все. С-ссука!
– Как они это проделывают? – спросил я заинтригованно.
– Помнишь, я говорил про алмазную карту члена клуба? Эта карта – черная метка. То, что я врал там про разные привилегии, которые она дает, – все фуфло. Как только ты ее получил – пиши завещание. Никто этого, конечно, не делает, потому что не знают, какой их сюрприз ожидает. А сюрприз занятный – вызывает этого счастливчика руководство клуба, якобы обсудить его светлое будущее, а вместо этого и выкладывает ему всю вот эту историю. Про то, что суицид – долг каждого порядочного гражданина, а тем паче члена клуба «Филантроп», совершить означенный акт. У «счастливчика» глаза на лоб, он орет, что пойдет сейчас в милицию, ну и все такое. Только сделать этого он не может – его заранее угощают кофе с какой-то дрянью замедленного действия. Она парализует и к тому же блокирует оперативную память. Как в компьютере: стирается запись за последние несколько часов. И тут «клиента» берут тепленьким. Вкалывают еще одну дрянь. Наркоту какую-то, сильный галлюциноген. Когда действие парализатора кончается, человек ничего вспомнить не может, что с ним было. Уходит и в течение суток – любым способом на тот свет. Чуть не с радостью. Вот такая филантропия, Леха.
У меня голова пошла кругом. Ничего более бредового в жизни не слышал. Дичь несусветная. В мозгу бестолково толпились разные вопросы.
– А почему ты мне это рассказываешь, почему не в милиции?
Веревкин, и без того бледный, покрылся мертвенной зеленоватостью.
– Боюсь я, Леха, – прохрипел он. – Не знаешь ты этих гадов, как я их знаю. Вычислят в момент. У них в прикорме целый штат бандитов, и в ментовке своя лапа есть.
– Так ведь через год-два уж точно тебя спровадят на тот свет, сам же сказал – вы там все должники этого вашего мистера.
Он нервно хихикнул и облизал губы.
– Это те, кто не знает. Но я-то знаю. Там правила строгие – до получения алмазной карты – ни-ни. А ее получение можно и оттянуть, если приложить усилия. Затормозить наращивание своей «цепочки». Я пока что числюсь на второй ступени, моя команда – 32 человека. А в клубе я уже два с половиной года. – Он снова хихикнул. – Механизм я тебе раскрывать не стану. Ни к чему тебе это.
– А сбежать?
– Найдут. На них же мафия работает. Естественно, бандюков используют втемную, без разъяснений. Даже если сменишь имя, пол и гражданство – отыщут. Хоть к пингвинам переселись. Только убивать погодят – пока не наберутся у тебя те самые сто человек, а это происходит уже без твоего участия, почти что автоматически, другие тебя к краю теснят. Система отлаженная. И деньги к тебе бесперебойно поступать будут в любом случае.
– Так какого черта ты хотя бы из менеджеров не уйдешь?
– Не я, так другой. Это без разницы. А так я могу отслеживать свою «цепочку» и тормозить ее. Еще несколько лет жизни мне не помешают. Ты пойми, Леха, остановить я их не могу. Здесь работают очень большие деньги. Люди против денег – ноль.
– И много в этом клубе народу?
– По всему миру не знаю. А в нашем отделении тысяч пять наберется. Четыре года оно уже работает.
– И… сколько за это время покойников?
– Не в курсе. Там ведь все не так просто устроено. Члены клуба по большей части и в лицо-то друг друга не знают, а уж у кого какая карта, это только компьютер знает, а доступ к файлам засекречен. Все происходит автоматически – и перевод со ступени на ступень, и увеличение выплат и даже премии там всякие – всем заведует компьютер. Но на вскидку – на тот свет они отправили уже сотни три-четыре точно.
– И что, каждый раз – все гладко? Не шерстила вас еще ментовка?
– В том-то и дело, что гладко, никаких улик. А откуда им взяться, если эта отрава не дает никаких следов пребывания в крови.
Веревкин снова потянулся к коньяку, но неожиданно замер с вытаращенными глазами. Я обернулся и посмотрел по направлению его испуганного взгляда, но ничего особенного не увидел. Только у стойки бара два человека смеялись вместе с барменом.
– Это они, – просипел мой собеседник. Он резко достал из кармана бумажник и бросил на стол несколько банкнот. Потом схватил кейс и бросился вон из ресторана. Я поспешил за ним, по пути окинув взглядом парней у стойки. Парни как парни. Они даже голов не повернули, когда Веревкин пронесся мимо, и продолжали свой веселый треп, потягивая из стаканов.
Я догнал его на улице. Оставив «понтиак» на стоянке у ресторана, он быстро шел по тротуару в направлении метро. Его покачивало от выпивки.
– Ты уверен, что не ошибся?
– Вот что, Леха. Про клуб ты теперь знаешь. А сейчас я пойду своей дорогой, ты – своей. Как друга тебя прошу, не ходи за мной.
– Что ты собираешься делать?
– Я знаю, что мне делать. Прощай, Лешка. – Он нырнул в подворотню и быстро исчез из виду.
* * *
Нервы были взвинчены до предела, хоть я и старался делать вид, что спокоен. Домой решил идти пешком, чтобы упорядочить разброд в голове. Поверить безоговорочно во все это было совершенно невозможно. В школе Сашка увлекался театральной самодеятельностью, играл в спектаклях хулиганов и проходимцев. Артистическими способностями он не был обделен и вполне мог разыграть этот фарс. Его нервные озирания, дрожь в пальцах, заговорщицкий шепот и хрип, испуг во взгляде – чем больше я вспоминал все это, тем сильнее уверялся в том, что весь этот реквизит вытащен на свет божий из бутафорского арсенала Сашки. Отлично разыгранный спектакль. А завтра он позвонит мне и со смехом признается, что решил подшутить надо мной. Потом еще будет уговаривать сознаться в том, что я ему поверил и действительно испугался. Хорошо, что я не подавал виду, как сильно меня взбудоражил его рассказ. Можно будет сказать, что я с самого начала догадался о его вранье и решил подыграть. Тоже для смеха. Кстати, наполовину это будет правдой. Я уже не верил ни единому его слову.
