— Вы записали, как он делает преступное внушение? — недоверчиво спросил Морис.
Гренер с довольным видом кивнул.
— Кому?
— А помните другого инженера, химика? Ему Гросс рекомендовал Федершпиля как прекрасного излечителя от запоя?
— И Федершпиль стал обрабатывать и его? Вот наглец!
— Он же был уверен, что уличить его невозможно. К тому же аппетит приходит во время еды. Но тут он и попался, могу продемонстрировать.
Комиссар встал, вышел в прихожую и тут же вернулся, неся свой старый, потертый и разбухший портфель. Он порылся в нем и достал портативный магнитофон. Поставив магнитофон на стол, комиссар заложил в него нужную кассету.
— Я велел, разумеется, выбрать для вас самые выразительные куски. А то у нас километры пленки, — пояснил он, включая магнитофон.
Громкий шорох, потрескивание, вроде что-то звякает, шуршит, звук шагов, потом властно-вкрадчивый голос:
— У вас в лаборатории в любую минуту может случиться пожар. Тогда все чертежи погибнут. Вы должны снять копию этой технологической схемы и спрятать ее в надежном месте. Вы не будете перерисовывать копию. Вы внимательно посмотрите на чертеж, хорошо запомните все детали и, придя домой, вычертите точную копию по памяти. Ведь у вас хорошая память?
— Да, у меня хорошая память, — уныло подтвердил чей-то покорный, вялый, какой-то неживой голос.
— Она станет еще лучше. Вы прекрасно запомните все малейшие детали чертежа и сделаете дома его точную копию по памяти. А потом вы положите чертеж в пакет и пошлете его по адресу…
Голос вдруг оборвался.
— Адрес был назван — номер ящика, абонированного на почтамте, — торопливо пояснил Гренер. — Но из этой копии его пришлось вырезать.
Мы с мужем понимающе кивнули. А вкрадчивый голос уже продолжал внушать дальше:
— Вы отправите копию ваших чертежей по этому адресу. Это самое надежное место, чтобы сохранить их на случай пожара…
В этом месте раздалось какое-то громкое позвякивание, даже заглушившее некоторые слова. Я поморщилась и вопросительно посмотрела на комиссара.
— Это скрипят пружины дивана. Пациент повернулся на бок, — пояснил он и, засмеявшись, добавил: — Самое пикантное: пружины эти служили антенной для нашей аппаратуры.
Мы посмеялись и стали внимательно слушать снова:
— Спите спокойно, крепко… Когда вы проснетесь, вы не будете ничего помнить о том, что я вам внушал во сне. Но точно через неделю вы выполните то, что я вам сказал, и сохраните копию чертежей от пожара. Вы не будете ничего помнить об этом и никогда не позволите себя гипнотизировать никому другому, кроме меня.
Шорох и легкое потрескивание. Комиссар выключил магнитофон и торжествующе спросил:
— Ну, какова пленочка?
— Изумительно! — воскликнула я. — Но как же он решился дать адрес, номер своего почтового ящика? Вы устроили там засаду и схватили его с поличным?
— Он не так глуп, — покачал головой комиссар. — Это вовсе не его ящик. Этот ящик абонирует одна почтенная фармацевтическая фирма. И, если бы мы их спросили, кто прислал им секретный чертеж технологической схемы конкурирующей фирмы, они бы только выразили изумление, причем даже не очень наигранное. Ведь они в самом деле бы не знали, кто им сделал такой щедрый подарок, какой доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным.
— Ловко! — покачал головой Морис.
— И уж ни за что бы они не открыли, на чей счет в каком банке и за какие услуги перевели бы некую, наверняка крупную сумму, — продолжал Гренер. — Такие тайны промышленники хранят свято. Так что тут все было продумано точно. Никаких тайников, как я сначала предполагал, возле которого бы в самом деле, прослушав такую пленочку, можно было устроить засаду. И само задание уже составлено умнее: химик не стал бы выносить никаких чертежей, как Гросс, так что поймать его было практически немыслимо. Он просто запомнил бы их, а дома начертил по памяти. Это возможно? — спросил комиссар у Мориса.
— Вполне. Гипнотическое внушение необыкновенно обостряет память. Известен случай, когда один каменщик под гипнозом припомнил малейшую щербинку каждого кирпича в стенке, которую сложил тридцать лет назад. Стена сохранилась, проверили; он запомнил все точно. Подобные опыты под гипнозом, кстати, заставляют думать, что мы запоминаем практически все, что попадает на протяжении жизни в поле нашего внимания, только, к сожалению, не можем это припомнить по желанию. Но гипноз позволяет оживить самые давние воспоминания.
— Вот видите… Значит, мы правильно сделали, что поспешили этого химика задержать. Он, разумеется, возмущался, не мог понять, за что его арестовали, даже подал на меня жалобу. Мы его выпустили, но его фирма тоже приняла меры: кажется, уже изменили для страховки технологическую схему, химика перевели в другой отдел и, вероятно, под первым удобным предлогом вообще уволят. А мы поскорее всеми правдами и неправдами постарались получить у прокурора ордер на арест Федершпиля. Его нельзя оставлять ни на час на свободе. Он противник весьма серьезный, убеждаюсь в этом все больше и больше. Видите, как быстро он прогрессирует? Начал грубовато — с убийства, а потом понял, что куда выгоднее да и безопаснее воровать чужими руками промышленные секреты и перепродавать их конкурирующим фирмам. И методы свои все совершенствует: уже никаких бумажек, решительно без всяких улик.
— Да, а вы заметили, как и от любых попыток проверить под гипнозом у его жертв, не внушали ли им что-нибудь подозрительное, он надежно застраховался? — сказал Морис. — Обратили внимание на то место, где он запрещает усыпленному химику давать себя потом гипнотизировать, кому-нибудь Другому? Такой запрет будет весьма действенным и прочным.
— Конечно! — воскликнул Гренер. — Как не заметить? Я нарочно оставил в копии это местечко, дал вам его послушать. Эта пленочка — просто клад. Но я вижу, наш уважаемый профессор что-то морщится…
— Не буду скрывать, мне не очень по душе, что добывали вы ее теми же нечистыми методами, как и промышленные гангстеры. Завтра вы и мои разговоры подслушивать станете?
— Морис! — укоризненно сказала я.
— Согласен, это не очень этично, — кивнул Гренер. — Но что поделаешь, мы пользуемся иногда такими методами. А в данном случае ведь и не мы сами, а частные сыщики, ловцы промышленных шпионов. Так что даже наша совесть чиста. Хотя, пожалуй, ради такого случая можно и совесть немножечко замарать, я так считаю.
— А я думаю, не бывает цели, ради которой можно замарать совесть, — сердито сказал Морис.
— Браво! — похлопал в ладоши комиссар и подчеркнуто торжественно, нараспев продекламировал: — «Любил бы меньше я тебя, коль не любил бы чести». Шекспир. Еще не забыл со школьных лет. Высокая поэзия, благородные чувства. Но есть операции, которые нельзя проводить, не запачкав рук.
