— Я глубоко уважаю доктора Моргана. Он один из самых талантливых инженеров в моей организации, а может, и во всем мире.
— По-моему, сенатор, вы уклоняетесь от ответа.
— Что ж, извольте: я благодарен доктору Моргану за то, что он обратил наше внимание на эту проблему. Однако я вовсе не одобряю способа, каким он это сделал. Если говорить напрямую, он попытался навязать мне свою точку зрения.
— Каким же образом?
— Выйдя за пределы моей, то есть своей собственной организации. Изменив ей. Доведя дело своими кулуарными маневрами до неблагоприятного вердикта Международного суда, что неизбежно вызовет самые нежелательные комментарии. В создавшихся обстоятельствах у меня не оставалось другого выхода, кроме как просить его об отставке. Поверьте, я и сам сожалею…
— Благодарю вас, сенатор Коллинз. Беседа с вами доставила мне, как всегда, большое удовольствие.
«Ах ты, лгунишка!..» — произнес про себя Раджасингх, отключая видеозапись и принимая вызов, горевший на пульте уже минуты две.
— Ну, слышал? — осведомился профессор Саратх, — Вот и конец доктору Вэнневару Моргану…
Раджасингх ответил старому другу задумчивым взглядом.
— Как ты любишь, Пол, делать поспешные выводы! Держу пари, что ты заблуждаешься.
Доведенный до отчаяния бесплодными попытками постичь суть Вселенной, мудрец Девадаса в конце концов возвестил в великом гневе:
— Любое утверждение, в котором содержится слово «бог», ложно. Внезапно подал голос самый скромный из учеников мудреца, Сомашири:
— Фраза, которую я произношу сейчас, содержит слово «бог». Но я не вижу, о благородный учитель, каким образом это простое утверждение может быть ложно.
Девадаса размышлял над услышанным в течение нескольких лун. Затем он ответил ученику, не скрывая самодовольства:
— Только утверждения, в которых не содержится слова «бог», могут быть истинны.
Голодный мангуст не успел бы проглотить просяное зернышко, как Сомашири откликнулся:
— Но если отнести твое утверждение к нему же самому, о преподобный, оно становится ложно, поскольку в нем содержится слово «бог». А если твое утверждение ложно…
В ту же секунду Девадаса разбил о голову Сомашири чашу для подаяний и потому должен почитаться истинным основателем дзен-буддизма.
«Чулавамса»[55]. Отрывок из главы, не найденной до настоящего времени
Досточтимый Паракарма пустился в путь в предвечерние часы, когда ступени лестницы уже не были так накалены беспощадным солнцем. Он рассчитывал переночевать в верхней гостинице для паломников, а на следующий день вернуться в мир людей.
Маханаяке Тхеро не стал ни напутствовать собрата, ни отговаривать: если преподобный и был огорчен, то ничем этогоπ не выдал. Он лишь промолвил: «Ничто не вечно» — и сложил ладони у груди вместо благословения.
Досточтимый Паракарма — бывший, а возможно, и будущий доктор Чоум Голдберг — не сумел бы, наверное, объяснить настоятелю мотивы своего поступка. Легко сказать: «Я уверен, что поступаю правильно», — куда труднее доказать это людям и себе.
Здесь, в обители Шри Канда, он на время обрел душевное спокойствие — теперь оно миновало. Логика ученого не позволяла ему долее мириться с присущей буддизму двусмысленностью: то ли бог есть, то ли нет — монахам это, казалось, было совершенно все равно, а Паракарме такое равнодушие представлялось хуже прямого отрицания.
Если бы могла существовать генетическая предрасположенность к богоискательству, оставалось бы предположить, что доктор Голдберг унаследовал редкий набор генов от каких-нибудь далеких предков. Он искал бога через математику — нет, конечно, не он первый, хотя со времен Курта Гёделя, отца современной математической логики, таких фанатиков и поубавилось. Тем не менее Голдберг-Паракарма обратился к миру мнимых величин, к глубокой, прекрасной в своей простоте эйлеровой формуле:
е/π+ 1=0,
и задал себе непроходимо метафизический вопрос: не свидетельствует ли ее динамичная асимметрия о том, что мир есть создание некоего исполинского интеллекта?
Он начал свою научную карьеру с того, что предложил новую теорию происхождения Вселенной, просуществовавшую, прежде чем ее не опровергли, целых десять лет. Неудивительно, что нашлись поклонники, провозгласившие Голдберга новым Эйнштейном или Н’Гойей. В век специализации, доведенной до абсурда, этот возмутитель спокойствия ухитрился внести заметный вклад даже в аэро- и гидродинамику — науки, которые давно считались омертвевшими, неспособными к дальнейшему развитию.
И вдруг в свои лучшие годы он испытал приступ религиозного ослепления, почти как Блэз Паскаль, хотя и без столь трагических последствий. На целых десять лет ученый по доброй воле затерялся в безвестности шафрановых тог, посвятив свой блестящий ум мертвым догматам веры. Пожалуй, он и сегодня еще не жалел о растраченных годах и не поручился бы, что порвал с буддизмом навсегда: настанет день, думал он, и великая лестница, быть может, увидит его опять. Но таланты, данные ему свыше, словно пробудились от долгого сна; сейчас ему предстояла работа, а для нее нужны были инструменты, каких не сыщешь в монастыре — да, коли на то пошло, и на всей Земле тоже.
Неприязни к Вэнневару Моргану он больше не испытывал. Пусть ненамеренно, но ведь именно инженер заронил искру, породившую пожар; что ни делается, все к лучшему. Тем не менее храм Шри Канда надо защитить любой ценой. Это Паракарма решил твердо, независимо оттого, как повернется колесо судьбы и суждено ли ему самому вновь изведать покой вершины.
И вот, подобно новому пророку Моисею, досточтимый Паракарма стал спускаться в мир, от которого сам же отрекся. Он был слеп к окружающей красоте земли и неба: любые зримые красоты представлялись ему совершеннейшим вздором рядом с теми, что видны ему одному, — с легионами уравнений, движущимися по тропам мозга.
— Ваша беда в том, доктор Морган, — объявил посетитель, — что вы облюбовали себе не ту планету.
— Думается, — парировал Морган, намеренно не сводя глаз с кресла на колесах, в котором приехал гость, — что про вас можно с полным правом сказать то же самое.
