- Так вот, Николай Ильич, я прошу вас взглянуть на вещи нашими глазами и оценить степень вероятности происходящего: звонит или приходит некто и говорит, что он знает нечто определенное о вещах, о которых никто абсолютно ничего знать не может. В первом случае получается, что он знает о результате эксперимента до начала самого эксперимента.- Антон Давидович помолчал, откашлялся.- Во втором случае - тот же человек утверждает, что ему известно нечто конкретное о том, что произошло примерно за десять веков до его собственного рождения. И первое и второе исключено. Единственное объяснение - розыгрыш.
- И тем не менее я знаю,- в тоне Коренькова не было ни малейшего упрямства, скорее усталая уверенность, - Утверждать можно что угодно,мягко сказал Антон Давидович.- Но стоит ли утверждать недоказуемое?
- Сейчас, одну минуту,- вдруг сказал Кореньков, лицо его напряглось и он, глядя перед собой отсутствующим взглядом, запинаясь, заговорил:Однажды ночью наступит день... и встанет солнце в полнеба, и уйдет мальчик, и придет мальчик... и поймут люди...
Алексей почувствовал, что ему не хватает дыхания.
Иван глядел во все глаза. Антон Давыдович грузно оперся о стол, спросил глухо: - Что вы знаете?
- Я знаю, что у вас есть сенсокоммуникатор..
- Это он вам сказал? - быстро спросил Антон Давыдович.
- Да.
- И вы хотите им воспользоваться?
- Иначе нельзя. Я не могу рассказать, я могу вспомнить...
- Занятно, занятно,- рассеянно бормотал Антон Давыдович и, резко повернувшись к Ивану, то ли попросил, то ли приказал: - Давай машинку.
Иван бросился к стеллажу в дальнем конце лаборатории. Сеноокоммуникатор, сконструированный когда-то Алексеем, приспособленный Иваном для программирования биоров, был запихнут за груду других до поры ненужных приборов. Иван вытащил шлем, быстро осмотрел - вроде в норме, подсоединил провода к клеммам блока питания. "Если батареи не сели, тогда порядок",- пронеслась мысль. Аппарат сепсокоммуникации в свое время очень пригодился: с его помощью устанавливался мысленный контакт между программистом и биором.
- Спасибо,- кивнул Антон Давыдович, когда Иван положил аппарат перед ним, и спросил: - Иван Петрович, а мы можем получить запись мысленной информации?
Иван мгновенно ответил: - Да.
- Ну, пожалуйста,- сказал Антон Давыдович и, повернувдиись, спросил: Если не возражаете, Николай Ильич, можем попробовать.
- Конечно,- ответил тот.
Иван быстро подсоединил выходы сенсокоммуникатора к дешифратору хронограмм, проверил напряжение, пере двинул тумблер в положение "автоматика" и сказал: - Можно...
- Вы готовы, Николай Ильич? - спокойно спросил Антон Давыдович.
- Да.
- Алексей, помоги, пожалуйста, надеть шлем...
Дешифратор низко загудел, легко застрекотало печатающее устройство, из подающей прорези поползла широкая бумажная лента...
Снег лежал до Яковлева дня, а на осень мороз побил хлеб, и зимою был глад, осмина ржи стоила гривну... В следующем годе также глад: люто было, осмина ржи стоила две гривны, малая кадка по семи кун, и ели люди лист липовый...- он замотал головой, пытаясь стряхнуть нелепый сон. Но это был не сон, и он это знал, но вскочил из-за стола, швырнул рейсфедер на доску, как будто надеясь, что резкий стук собьет странное состояние, наплывшее на него снова - ив который уже раз... Но рейсфедер только равнодушно звякнул, а у него в ушах продолжал звучать далекий детский голосок, вдруг сменявшийся сип лым старческим шепотом и снова выраставший до пронзительной высоты: ...и ели люди лист липовый, кору березовую, солому, мох, падали мертвые от глада, трупы валя лись по улицам, на торгу, по путям и всюду... Наняли наемщиков возить мертвяков из города, от смрада нельзя было выйти из дому, печаль, беда на всех!..
Голосок умолк, как оборвался, а может, его заглушил странный непривычный шум, ворвавшийся в комнату,- заколотила в стекло ветка, жалобно заскрипели стволы, тонко свистя, завертелся, ероша темную хвою ветер, грозя разнести избушку по бревнышку, загудел, застонал Дикий бор...
"Какой бор? Откуда бор?" - закричало у него внутри, и он обессиленно осел на стул. Шум пропал, как не было.
В чистом окне ("какая ветка? Девятый этаж!" - мелькнуло в голове) на фоне оседающего в закат солнца черными пушечными стволами уперлись в небо четыре трубы, увенчанные подсолнуховыми коронками рыжего дыма. Химзавод. Первая очередь. Слева белыми кораблями уплывают в закат многоэтажные громады с пламенеющими от последних лучей окнами - красиво и больно смотреть.
Он подался вперед, к окну. Справа от химзавода - между корпусами его и кольцевой дорогой - узенькой полоской протянулся лесок, не лесок даже, а так - лесишко, в глупой надежде уцепившийся корнями за землю, которая уже т принадлежит ему. Три года назад он, этот сегодняшний лесишко, жалкий остаток, темными шуршащими валами укатывал за горизонт. "И впрямь был дикий бор", - подумалось. Но прогресс - штука серьезная: плывут теперь до горизонта белые громады, дымят день и ночь трубы химзавода, в чьих цехах рождается то, что за миллионы лет не сумела создать природа, создавшая этот лес.
Бывший лес. Совсем бывший, хотя и цепляется из последних своих силенок за клочок у кольцевой дороги.
Правда, до вчерашнего дня лесишко мог еще надеяться выжить - стать, на худой конец, если не парком культуры и отдыха, то хотя бы сквериком. Но кто-то умный подвел итог вспыхнувшим было спорам: "Природа не храм, а мастерская. И снявши голову, по воласам не плачут. Сколько там кислорода давал гектар леса, я не знаю, а вот по производству азотной кислоты город план перевыполнил. Кислорода, слава богу, хватает, и если бы этот лес азотную кислоту давал, тогда другое дело..." Фу, черт побери, вроде отошло. Он присел к столу, взял рейсфедер - работы оставалось немного, еще несколько линий и планировка корпусов второй очереди химзавода вчерне закончена - стоять они будут вплотную к кольце вой дороге...
Серая тень, как туманный мазок по оконному стеклу, промелькнула и истаяла. Но в этот неуловимый миг, словно время внезапно застыло, он успел разглядеть ее янтарные, словно подсвеченные изнутри, недвижно круглые глаза, распахнутый в беззвучном крике клюв... Тень истаяла, и стих царапнувший слух неслышимый вскрик... "Тьфу, наваждение",- передернул он плечами и провел линию, стараясь сосредоточиться, но беспокойство не уходило...
Началось это недели три назад. Воскресным утром забрел он в зоопарк зачем? Так просто. Детишки галдели у обезьянника. Лев равнодушно спал, повернувшись к глазеющим наименее приличной частью. В птичьем вольере здоровенные попугаи возмущенно трещали клювами на расхрабрившихся воробьишек - воробьи, конечно, побаивались, но зерно таскали исправно прямо из-под носа заморских собратий. Все это было интересно, но не очень.
