всадников с неприметными лицами, державшиеся во время разговора поблизости, помчались следом. Нида наконец-то успокоилась, только всхлипывала временами.
— Хранители нашего покоя тешатся какими-то новыми забавами, — сказал Гомер с ироническим уважением. — Я вас покидаю, друзья, работа ждет. Давно уже пишу о странствиях Одиссея.
Майон подумал, что еще сегодня утром Гомер пренебрежительно подвергал сомнению подлинность рассказов об Одиссее. Однако задумываться и вслух высказывать удивление не стал — побаливала голова, азарт и напряжение схватки прошли и давали о себе знать ушибы.
— Ох, не люблю я нашего красавчика, — прищуренным взглядом проводил Назер Гомера. — Так-таки и не люблю.
— Но ведь это Гомер! — Эант напоминал взъерошенную птицу, бросившуюся заслонять гнездо с птенцами от оскаленной морды охотничьего пса.
— Никто не спорит — Гомер. Только с чего ты взял, что к талантливым людям нельзя испытывать нелюбовь? Уважение к таланту и любовь к человеку разные вещи. Как ты думаешь, Майон?
— Не пойму, куда ты клонишь, — хмуро сказал Майон.
— Это оттого, что голова у тебя болит. — Назер блеснул великолепными зубами. — Подумай как-нибудь на досуге, не вызывает ли у тебя смутного беспокойства наш добрый школьный приятель Гомер. Что ты вздрогнул? А-а, ну правильно…
Он проследил взгляд Майона и тоже понял, что не годится вести такие разговоры при Эанте.
— Ты загляни как-нибудь ко мне в мастерскую. Клянусь огнем, найдется о чем потолковать.
— Подожди. — Майон догнал его, оглянулся на Ниду и Эанта и сказал очень тихо: — Я сейчас подумал — ведь этот твой воин не просто сраженный в бою солдат. Я не могу отделаться от впечатления, что он символ человека, бесславно павшего за неправое дело.
Лицо очень красивого сатира стало строгим и навевающим тревогу.
— Я не сомневался, что ты умница, Майон.
— Но все же?
— А тебе никогда не приходило в голову, что Троянская война — не более чем кусок дерьма?
И снова холодное лезвие, как давеча, при виде монумента, вошло в сердце.
Майон поднимался по одной из дворцовых лестниц медленно, в раздумье. Во дворце он бывал не раз на больших приемах, но впервые гонец сообщил, что славный царь Тезей приглашает аэда Майона. А ублаготворенный несколькими монетами (и наверняка порадовавшийся случаю щегольнуть всезнанием, как это обожает мелкая дворцовая сошка), доверительно шепнул, что царь Тезей приглашает лично его, Майона, а никакого приема, ни большого, ни малого, как гонцу совершенно точно известно, не ожидается, так что речь может идти лишь о разговоре с глазу на глаз. Это было неожиданностью. Наверняка Тезей несколько раз слышал его имя, но неужели запомнил настолько, чтобы вызвать во дворец?
Он вошел, поклонился не без волнения: он уважал и любил этого человека — победителя Минотавра, реформатора и государственного мужа, спутника Геракла в походах, удальца, когда-то похитившего, а потом благородно отпустившего совсем еще юную Елену Прекрасную; спустившегося некогда в Аид и дерзко объявившего владыке подземного царства, что пришел ни более ни менее как похитить его жену (после чего несколько лет томившегося в Аиде в заточении). Словом, жизнь Тезея была насыщенной и бурной, дававшей пищу для ума и тем, кто оценивал его деятельность как воина и созидателя, и романтически настроенным юнцам, уважавшим бесшабашность и молодечество, и творческим людям — как исходный материал. Жизнь его, безусловно, была небезгрешна, но Майон знал от астрономов, что и на солнце есть пятна, а от философов — что идеала не существует.
А вот старик, сидевший рядом с Тезеем как равный, был Майону незнаком: старик с широким добрым лицом, совершенно седой, но чернобровый, с синими ясными глазами.
— Вот это и есть наш аэд Майон, — сказал Тезей, ответив на приветствие. — Многое обещает.
— Что ж, многое обещать — привилегия молодости, — сказал незнакомец. Конечно, не все обещания впоследствии исполняются, но в отношении этого юноши ты прав, я читал все, что им написано. Майон, я — Нестор, царь Пилоса. Слышал о таком?
Майон молча поклонился, не было нужды напрягать память — Нестор Многомудрый, мозг и дух Троянской войны, организатор и вдохновитель, наряду с полководцами разделивший триумф.
— Слышал, — утвердительно сказал Нестор. — Да, были времена. А остался скучноватый старик. Я узнал, Майон, что ты собираешься писать о Троянской войне. Благородное стремление, ибо…
Он говорил и говорил, повторял затертые фразы из школьного курса истории — об извечных подлости и коварстве троянцев, десятилетиями навлекавших на себя справедливый гнев ближних и дальних соседей, о злодейском похищении Елены беспутным Парисом, об уме Агамемнона, о героизме Ахилла и других храбрецов, о хитроумии Одиссея и его деревянном коне. Все это Майон слышал не единожды, и ему было скучно — уж Нестор-то, дух и мозг осады Трои, стоявший у истоков, видевший все и всех собственными глазами, мог бы рассказать об этом и гораздо интереснее. Неужели такова злая сила старости, превратившей Многомудрого в занудливого старца? Он был рад, что Нестор наконец замолчал.
— Все это я знаю, — сказал он осторожно, боясь показаться невежливым.
— А чего же ты не знаешь? — живо спросил Нестор. — И что ты хочешь знать?
— Понимаешь, Многомудрый, — сказал Майон, — я недавно говорил с Гиллом — это мой школьный друг, сейчас начальник тайной службы. Он подходит к проблеме как сыщик, и это довольно интересно. Получается, что мы, наше поколение, собственно говоря, ничего не знаем о Троянской войне. Существует некоторое количество отшлифованных формул, фраз, рассказов и цитат, их постоянно перебирают, как скряга монеты, раскладывают в разных сочетаниях, но они по-прежнему составляют какой-то заколдованный круг. Воины, сражавшиеся под Троей, рассказывают практически лишь о перипетиях стычек и о добыче. Не хватает чего-то живого, духа эпохи, невозможно садиться за повествование о Троянской войне, имея в распоряжении горсточку избитых фраз. Как вырваться из этого заколдованного круга, я пока не знаю.
Он говорил все медленнее, несколько раз запнулся, а там и вовсе замолчал. Нестор смотрел на него туповато и скучно, смаргивая дремоту. «Безнадежно, — горько подумал Майон, — а до чего жаль».
— Живого, да… — сказал Нестор. — Ну что же, ищи, Твори, мучайся, иначе и нельзя. Пойду я вздремну, вы уж простите старика. Жаль, Майон, что Тезей не сможет ничего рассказать, — он в той войне не участвовал. Пойду я.
Он грузно поднялся и побрел к двери.
— Ну что же, — сказал Тезей, — насчет заколдованного круга вы с Гиллом подметили верно. Правда, Нестор выразился немного неточно: конечно, я не плавал под Трою, но это события из моей молодости — Троя, война, Елена…
— А какая она была, Елена? — тихо спросил Майон.
— Она была прекрасна, — сказал Тезей. — Наверно, самая красивая на свете.
