— Помню, — Калибан прерывисто вздохнул. — Урывками. У меня крутили чем-то перед глазами. Вертушка. Я встал, вроде все помнил… голова была ясная… Приехал сюда. Я же помнил, что должен сюда ехать. Я дал Банову этот адрес, значит, он должен был мне внушить, что я еду сюда…
Он говорил, судорожно вспоминая большеротого Сашу — как тот впервые вошел к нему в кабинет. Как сел. Как, потянувшись, зачем-то вытер подбородок о левое плечо…
Калибан коснулся плеча подбородком. Глаза-буравчики мигнули; плечистый тоже помнил этот жест.
Калибан коснулся пальцами висков:
— Товарищ полковник… — по глазам плечистого он понял, что снова угадал. — Мне бы отдохнуть… В голове все перемешалось от этого чертового экстрасенса…
Плечистый вдруг усмехнулся:
— Артист… Большой артист вы, — Николай Антонович. Вот только, если оставить все как есть… вы же помрете. Обезвоживание, голод, общая интоксикация организма. Так и помрете на казенной коечке. Не страшно?
Калибан потер переносицу. Посмотрел в глаза-буравчики со всем недоумением, на которое был способен:
— Так… если я — это он, то где же я?
* * *
Его «пасли» давно и основательно. Как минимум двое из недавних клиентов оказались подсадными (когда Калибан понял это, ему сделалось нехорошо — как если бы обнаружил на дне тарелки с супом, который он только что выхлебал, чье-то ухо с сережкой). Некоторые операции были записаны на пленку — так Калибану дали просмотреть от начала и до конца всю сцену в аэропорту с Максимовым и Грошевой. Он молча похвалил себя за качественную работу: одухотворенная Ира с огромными небесными глазами была неотразима. Но, кроме гордости мастера за свое произведение, положительных эмоций Калибан не испытал.
Ему посчастливилось вычислить ребенка Смирнова на детсадовской групповой фотографии (тот был самым высоким в группе, и рот у него, обаяшки, был почти до ушей). Но с женой трюк не удался: Калибан не узнал ее на фото, и плечистый полковник в который раз — ласково — предложил ему признать очевидное. Он — не Смирнов. Даже не Смирнов под гипнозом. Он — Николай Банов, странным образом завладевший сознанием молодого оперативника.
— Вы же меня с ума сведете, — пожаловался Калибан, потирая уголок большого рта. — У меня… раздвоение. Я — это не я? Мне к доктору надо…
— Будет тебе и доктор, — пообещал полковник.
Калибан был близок к отчаянию, когда полковник изъявил желание навестить «Парусную птицу» в ее, так сказать, гнезде.
Офис был заперт, жалюзи на окнах опущены, на стоянке скучала в одиночестве «Хонда» Калибана. Казалось, все в мире спокойно и сотрудники «Птицы» разошлись по домам после трудового дня — однако не тут-то было. Изнутри офис полнился людьми в бронежилетах и без, а сотрудники — Тортила, Юриспруда и перепуганная Лиля — сидели в приемной на диванчике и хором грызли Тортилин валидол.
Появление Калибана произвело сенсацию. Бледная Юриспруда поперхнулась таблеткой, Тортила всплеснула руками и чуть не кинулась «клиенту Саше» в объятья, но, к счастью, вовремя спохватилась. Секретарша Лиля истерически разрыдалась. Ее тушь, и без того размытая, потекла по щекам черными струйками.
— Ну-ну, девушка, — благожелательно кивнул Калибан, — чего вы так, не волнуйтесь, разберемся…
Полковник взглянул на него с подозрением. Саша Смирнов в самом деле был незлым человеком, любящим красивых женщин. Не исключено, правда, что он обратился бы к Лиле с другими словами…
В сопровождении бронированных молодых людей Калибан прошел в кабинет Тортилы. Тело Коли Банова лежало в бывшем зубоврачебном кресле — синюшно-бледное лицо, наполовину прикрытые глаза, оскаленные зубы и круглые силиконовые нашлепки по всему телу, под каждой — маленький кровоподтек. Калибану было неприятно и стыдно, что посторонние люди видят его в таком состоянии.
Перед компьютером сидел молодой хлыщ, ковырялся в зубах и время от времени возил «мышкой». Поймав взгляд шефа, хлыщ без единого слова очистил помещение.
Плечистый полковник остановился над креслом, заглядывая лежащему в лицо.
— А ведь точно, — сказал будто сам себе. — «Оперативники», был такой сериал. Он там негодяя играл.
Полковник сказал «он», а не «ты», и это давало Калибану надежду на спасение.
Тортила бормотала что-то умиротворяющее и снимала датчики, Калибан видел это, но тела своего не ощущал.
Все обзорные мониторы — кабинет Калибана, комнатка для клиентов, приемная — темнели выключенными экранами. У двери стоял, расставив ноги, мужик в бронежилете.
— С возвращеньицем, Коленька, — крепкими, совсем не старушечьими пальцами Тортила взялась разминать его руки. — Я уж думала, честно говоря… ну да ладно, раскудахталась, старая паникерша, — она покосилась через плечо. — Неприятности у нас, Николай Антонович. Налетели тут, согнали в кучу, выдавайте, говорят, налоговую отчетность… Всю работу нарушили, сеанс затянули… Обыскали, — старушка всхлипнула. — Собаку приводили, искали, представляете, наркотики… Надо Юриспруду на них напустить. Она, как оклемается, встречный иск на них… Ведь правда?
— Ко…нечно, — выговорил Калибан. Собрался с силами и сел. Тортила искала его взгляда. — Мне бы в душ, — с тоской пробормотал Калибан.
— Времени нету, Коленька. Собственно… На вас вся надежда, да на Юриспруду, козу нашу. Давайте, возвращайтесь…
Говоря, Тортила открыла маленький термос с шиповниковым отваром и налила темную теплую жидкость в алюминиевую кружку-«эсесовку», ради сохранности пальцев обернутую белым пластырем. У Тортилы был целый шкаф прекрасной жаростойкой посуды — но термос с алюминиевым колпачком служил ей чем-то вроде талисмана.
Калибан коснулся кружки губами. Сладковатая жидкость наполнила пересохший рот, приятно засаднили трещинки на губах, тепло и влага побежали вниз, смачивая горло…
Он глотнул и закашлялся. Тортила заботливо промокнула его губы бумажным платочком.
— Я вот думаю, что будет с Катькой, если меня посадят, — сказала с деланным спокойствием.
— Перестаньте, — морщась от боли, Калибан разминал ноги, похожие на два чулка с песком. — Никто вас не посадит. Не за что вас сажать… — и добавил секунду спустя: — К тому же у вас несовершеннолетняя внучка под опекой.
Тортила сокрушенно кивнула.
Дверь открылась (мужик в бронежилете скупо посторонился). Калибан, прищурившись, разглядел силуэты вошедших — один широкоплечий, другой почти двухметрового роста. Высокий потирал голову — осваивался с шишками.
— Проснулся, — сказал полковник, глядя на голого, синего, скрючившегося в кресле Калибана. — Ну-ну.
