Навстречу ему шел Савва Иваныч в компании Мертвого Подпоручика и какого-то незнакомца в длиннополом кафтане петровских времен. Незнакомец играл на губной гармошке, а Савва с Подпоручиком горланили:
Если я в окопе от страха не умру,
если русский снайпер мне не сделает дыру,
если я сам не сдамся в плен,
то будем вновь
крутить любовь
под фонарем
с тобой вдвоем,
моя Лили Марлен?
Время от времени Савва Иваныч поднимал висевший у него на груди ручной пулемет и шутки ради выпускал очередь по окну, которое ему чем-то не нравилось.
Гай радостно присоединился к ним, светило солнце, они шли шеренгой посреди улицы и орали:
Аванги пополо а ля рискоса,
бандьера росса, бандьера росса!
В общем, было весело. Активистки Общества Трезвости сворачивали с дороги за три квартала, автомобили уворачивались. При виде такого вольтерьянства проворно выскочил из-под земли и распахнул дверь бар "Бухой утеночек". Следом за ними попыталась было прошмыгнуть внутрь тощая грымза лет этак ста пятидесяти с нашивками капрала Лиги Здоровой Морали, но Савва угрожающе поднял пулемет, и грымза молниеносно ретировалась.
Пили неразведенный спирт, закусывали ядреными малосольными огурчиками и холодной курятиной. Мертвый Подпоручик быстро захмелел, матерно ругал за бездарность, казнокрадство и монархизм какого-то полковника Стеллера по кличке Стеллерова Корова, проводил обстоятельный разбор атаки на местечко Дула [Жопа (польск.)], потом безо всякого перехода стал делиться романтическими воспоминаниями о сестре милосердия Жене из Киева.
В заключение извлек неразлучную гитару и затянул:
Однажды при сражении
разбит был наш обоз.
Малютка на позиции
ползком патрон принес.
Встает заря угрюмая
с дымами в вышине,
Трансваль, Трансваль, страна моя,
ты вся горишь в огне...
На него перестали обращать внимание, и он безобидно меломанствовал в незримом отдалении, за сотканным из нежных гитарных переборов занавесом.
- А меня сегодня расстреляли, - похвастался Гай.
- Поздравляю. По такому случаю следует. - Савва Иваныч разлил по рюмкам прозрачную жидкость с медицинским запахом. - Дин скооль, мин скооль!
Выпили. Хрустнули огурчиками, помотали головами, пережидая ожог в желудке и сухость в горле, какие остаются после залпом выпитого спирта. Воспользовавшись поводом, Мертвый Подпоручик снова завел о том, как они тогда с Женей тоже пили спирт, закусывая тушенкой, тускло светила коптилка из снарядной гильзы, по стеклам шлепал дождь, на улице топтались мокрые лошади, у платья черноволосой сестрички милосердия были страшно неудобные крючки, а дурацкий героизм первых недель войны давно выветрился, и война становилась привычкой, аэропланы в такую погоду не летали, и бомбежки можно было не опасаться, у Жени были серые глаза, по улице, полосуя лучами фар плетни, ехали броневики, похожие на взбесившиеся скирды сена...
На них отчего-то напало лирическое настроение, и некоторое время они слушали Мертвого Подпоручика с умиленным вниманием. Бар понемногу заполнялся народом.
- Прошлое всегда кажется приманчивее настоящего и особенно будущего, потому что о прошлом известно досконально почти все, - негромко говорил незнакомец. - Недаром вы, фантасты, как только зайдет речь о машине времени, норовите отправить хрононавта в прошлое. Там он будет знать все наперед, и одно это как бы делает его выше тех, на кого он смотрит... Один Уэллс оказался смелее всех, отправив героя на миллионы лет вперед. Но я не о фантастике. Вы ведь знаете, как бережно люди сохраняют старинные предметы. Реставрируют старые автомобили, собирают древние книги, ломятся на исторические фильмы, взахлеб читают исторические романы... А мода? Я недавно смотрел снятую в двадцатых годах кинокомедию. На экране не появилась героиня... Ее нельзя было отличить от девушки нашего времени, Гай. Шапочка, прическа, шарф до колен... А фасоны платьев? Разрезы на юбках - основательно забытая мода двадцатых годов. Люди неосознанно тянутся к прошлому...
- Пардон, а вы-то сами, если не секрет? - спросил Гай.
- Современник ваш, современник, - охотно ответил незнакомец. - Просто тоже... неосознанно тянусь. Всегда лучше возвращаться туда, где знаешь все обо всем, не зря же мы так любим ездить в города нашей юности, только в большинстве случаев такие поездки не приносят ничего, кроме горечи и печали - старые дома затерялись среди выстроенных в наше отсутствие, и с большим трудом узнаешь улицы, изменились маршруты автобусов, приезжие толпы всосали и растворили коренных старожилов... Бродишь по улицам и все всматриваешься в лица прохожих, стараешься отыскать давних знакомых, только вот беда: нет их, нет...
- Я люблю наоборот, - сказал Гай. - Приезжаешь в незнакомый город, где ни одна собака тебя не знает, тебе никто ничего не должен, как и ты никому, такую свободу чувствуешь, словно на крыльях летишь... Выпьем, а?
Выпили. Крякнули. Откушали курицы.
Гори, гори, моя звезда,
печально напевал Мертвый Подпоручик,
звезда любви приветная...
Ты у меня одна заветная,
другой не будет никогда...
- Эх, браточки... - вздохнул Савва Иваныч. - Вот за это я вас и люблю, сволочей. Разведем толстовщину, достоевщину, ефремовщину, расстегнем на все пуговицы загадочную славянскую душу, водки нажремся, поплачем - куда там практичной Европе... Простые мы, как сибирский валенок, и слабость наша в этом, и сила. Сидим-сидим - потом взыграет, и смотришь, поперся холмогорский парняга в двадцать лет латыни учиться, другой крылья выдумал, а третий и того почище - орбитальные станции планирует за полсотни лет до практического воплощения... Немец с евреем - человеки практичные, с материнским молоком хитрость всосут и двадцать лет будут, как вода, камень точить, потому и не получается из них истинно великих людей. Двадцать лет и будильник тикать может, а ты попробуй по-славянски - внезапным озарением, широтой души, чтобы как Ермак, Алешка Орлов, Грозный Иван Васильич... Нет, ребята, если и есть богом избранный народ, так это мы. Без всяких скидок. Вот только Аляску по дурости продали, из Калифорнии ушли, давайте, что ли, за Аляску с Калифорнией...
Выпили. Помотали головами. Доглодали куру и заказали вторую. Мертвый Подпоручик, подумав, устроил физиономию в блюде с костями, поерзал и захрапел. Из него снова стали расти георгины.
- Вот это тоже по-нашему, - сказал Савва Иваныч. - Отключился, сопит и хоть ты пять атомных бомб швыряй. Да, Гай, дом-то твой исчез...
- Как это?
- А вот так это. Нету. Одна Белая Мышь уцелела.
- А Данута?
- Это которая?
- Была такая девушка, - сказал Гай. - Она меня подобрала на окраине, когда разбился вертолет. Я у нее две недели жил.
