Хотя подобный способ обогрева был удручающе примитивен, уж не говоря о том, что он показался ему почти святотатственной тратой драгоценного дерева, Старбак не мог отрицать удовольствия от аромата горящих поленьев и от тепла, согревающего его протянутые ладони.
– Ну, у тебя определенно вид человека, который собирается прожить еще немало лет, – приветствовала его Черити, входя на кухню.
– Я и собираюсь. Спасибо за то, что разрешила мне воспользоваться душем. Я получил невероятное удовольствие от горячей воды.
– Еще бы – после вчерашнего-то. – Она сбросила с плеч толстую куртку и повесила ее на крючок.
На ней были такие же брюки, как и те, что она дала ему. Синего цвета, сшитые из какой-то мягкой, эластичной материи. На ней они сидят куда лучше, решил он, взглянув на ее женственные бедра.
Она сменила свитер. Новый был мягче и по фактуре, и по оттенку. Он напомнил Старбаку легкое облачко, подкрашенное лунным светом.
Под пушистой тканью мягкими полукружьями угадывались груди. Он засунул ладони в карманы брюк, чтобы не поддаться соблазну и не дотронуться до нее.
Отмахнувшись от странного притяжения, которое выводило его из равновесия, он обратился к ней:
– Я верно расслышал? Твое имя в самом деле Черити?
Старбак помнил, что это слово означает «милосердие», и решил, что она правильно выбрала имя. Учитывая, какую опасность может представлять незнакомый человек, разумнее, наверное, было бы оставить его умирать на дороге.
– Знаю-знаю. – Она усмехнулась, блеснув зубами такой белизны, какой Старбаку еще не доводилось видеть. – Ужасно старомодное имя, как у героини какого-нибудь романа девятнадцатого века. А сестер моих зовут Фэйт[1] и Хоуп,[2] из чего ты можешь сделать вывод, что наша мать – старомодная женщина. Но вот что интересно: она всегда была ультрасовременной. До того как выйти замуж за отца, она танцевала в мюзик-холле Марты Грэм, а в данный момент, когда мы с тобой беседуем, она живет где-то на Таити и рисует аборигенов, совсем как Гоген.
Старбак не сразу улавливал то, что она говорила. Но не хотел, чтобы она останавливалась. Ее голос напоминал музыку; он мог бы слушать ее часами.
– Но когда дело касалось имен ее детей, она становилась удручающе викторианской дамой. На очереди у нее были Пруденс[3] и Модести,[4] вот только девочки больше не родились. Правда, этот факт ее бы не остановил. Она намеревалась назвать моего брата-близнеца Лойал,[5] но тут уж папа топнул ногой и заявил, что имеет право сам дать имя своему единственному сыну. Повезло Дилану, правда? Как ты думаешь?
Он сейчас мог думать лишь о том, какие у нее невероятные глаза. Смотреть в них – все равно что заглядывать в бездонные синие озера.
– Так зовут моего брата, – продолжала щебетать Черити. – Дилан. В честь поэта, а не певца.
Светский разговор сарнианам был неведом. Холодная сдержанность не позволяла им пускаться в пустую болтовню. Кроме того, развитой интеллект и стремление к точности заставляли их выбирать одно-единственное нужное слово там, где представители других рас использовали два или даже три менее подходящих слова.
Терране, навещавшие его родителей, всегда были чрезмерно разговорчивыми, как и фримасиане – чужаки, занятые строительством и ремонтом на планете.
Ну, и, конечно, нельзя забывать о толпах агентов по продаже монолетов, прославившихся тем, что могут трещать без остановки, чтобы уговорить тебя купить новую модель, даже если нынешняя тебя вполне устраивает. Но и самые словоохотливые иноземцы рядом с Черити Прескотт показались бы молчунами.
Ее слова пульсарами вспыхивали в его сознании. Старбак что есть мочи старался поспевать за ней. Декодер универсального переводчика работал на предельной скорости, и тем не менее Старбак не улавливал и половины из того, что она говорила.
Его внимание привлек тихий скрежещущий звук.
Старбак взглянул на стену и увидел крошечную копию дома, совсем как дом Черити. Пока он его разглядывал, оттуда выпрыгнула игрушечная птичка, забавным голосом прочирикала несколько раз и опять скрылась за дверцей. Он с некоторым опозданием догадался, что эта совершенно глупая на вид птичка сообщила время. Что за странный, нелогичный способ, раздумывал Старбак.
– А твой отец? – вернулся он к разговору. – Где он?
– Он умер несколько месяцев назад.
Никакой вины его тут не было, ведь он ничего не знал, но Старбак готов был убить себя за то, что свет исчез из ее дивных глаз.
– Мне очень жаль, – тихо сказал он.
– Мне тоже. Он был чудесным человеком. Его все любили.
– Мой тоже был глубоко уважаемым человеком, – услышал Старбак свои слова.
– О? Он тоже?..
– Умер, как и твой, – закончил Старбак. – В прошлом году. Я только-только начинаю осознавать, что его нет.
На Сарнии смерть не считалась поводом для горя. Старбака всегда учили, что это всего лишь естественный порядок вещей. Старое уступает место новому.
Но когда во время прошлого солнечного цикла его отец прекратил свое существование, Старбак испытал поразительно острое чувство горя и еще более сильное ощущение потери, которые были удручающе человеческими.
– Чтобы свыкнуться с горем, нужно время, – согласилась Черити. – А как твоя мать с этим справляется?
– Она ничего не говорит, но я подозреваю, что она все еще страдает, потому что работает гораздо больше, чем когда отец был жив.
– С моей то же самое. Через день после похорон она улетела на Таити. Некоторые могут посчитать это бесчувственностью, но мы с Диланом знаем, что она так поступила потому, что не могла оставаться там, где они были счастливы с отцом.
Она легонько покачала головой, будто отгоняя горькие мысли. Потом взяла чистый стеклянный сосуд и налила в чашку темную жидкость, от которой поднимался ароматный пар.
– Хочешь кофе?
Не имея ни малейшего понятия, на что он сейчас согласился, но горя желанием доставить ей удовольствие, Старбак ответил:
– Да, спасибо.
Он обхватил пальцами протянутую чашку, сделал осторожный глоток и, приятно удивившись, обнаружил, что жидкость напоминает вкусом кафоидную таблетку, которую он имел обыкновение жевать по утрам. Только гораздо, гораздо вкуснее.
И уж определенно приятнее отдающего хлорофиллом травяного чая, которым его постоянно угощал его домашний робот.
– Изумительный вкус.
Черити наградила его улыбкой.
– Как мило с твоей стороны. К несчастью, черный кофе – вершина моих кулинарных способностей. Разумеется, и это потребовало определенной практики. По правде говоря, в мое первое ночное дежурство в департаменте полиции Венеции… О, нет! – Она с треском опустила чашку на стол. – Я же совсем забыла, – простонала она.
