Джон Мини - Фактор жизни

– Так вы сможете… – Том замолчал.

Глаза доктора были темными и влажными. В них читалось только горе и никакой надежды.

Минус пять…

Невероятно хрупкая фигура, шатаясь, стояла на полусогнутых ногах.

– Пап… – Том попытался быть нежным. – Ложись обратно в кровать.

– Лавка… – Сухой шепот отца едва можно было разобрать.

– Мы закрыли лавку. Продали весь товар. Теперь можно отдохнуть.

– Лавка… Отдых…

Диск из слоновой кости – единственное, что оставил после себя доктор Сухрам, – мягко жужжал, впрыскивая запрещенные наркоциты в кровь отца.

Прошуршала занавеска, вошла Труда.

– Ран… ве… ра… – Отец попытался облизать губы. – Знал… ты должна… прийти.

В молчании Труда села на табурет возле кровати и взяла отца за руку. Слезы, оставляя дорожки на ее морщинистых щеках, блестели в свете лампы.

Ноль.

– Прочь.

Час перед началом дня.

Зажегся дисплей диска из слоновой кости.

Статус:

– Прочь, прочь, прочь.

Какие дьяволы, явившись к отцу во сне, так сильно испугали его? Задрожав, Том отодвинулся, чтобы отец не увидел его.

Переход в фазу агонии.

Дыхание изменилось.

Труда держала его за одну иссохшую руку, Том – за другую.

Отец начал задыхаться. Как бегун на длинной дистанции, борющийся за дыхание, за жизнь…

Это продолжалось недолго.

Фаза заканчивается.

– Мы любим тебя! – закричал Том.

Ритм дыхания становился все чаще. Спринтер перед финишем…

Вероятность смерти…

– Мы… – Том подавился. Вздох, хрип.

…100 процентов. Пациент умер. И тишина.

Послышалось шуршание.

Том подошел и отодвинул занавес. Медленно и равнодушно…

Перед Томом стояла юная жрица.

– Меня послала Антистита. Она сказала… – Бритоголовая замолчала, глаза ее стали круглыми от страха. – Она сказала, что время Деврейга наступило.

«Не оборачивайся», – сказал себе Том.

Все кружилось в едком зловонии: поверхность Водоворота Смерти переливалась всеми цветами радуги. Юная бритоголовая жрица покачивала кадилом, над которым курился фиолетовый дым с запахами трав. Она пыталась перебить запах испарений, поднимающихся над кислотой.

«Смотри, – Том вцепился руками в перила балкона, наблюдая, как кадило скользит вслед за жрицей. И помни».

Было слышно, как Антистита читает молитвы. Труда в этот день надела черный головной обруч. Маленькие флажки висели на плечах у плакальщиков. Том видел все очень ясно. Ему все время казалось, что он наблюдает за происходящим со стороны: воспринимая и время, и место действия с некоторой отстраненностью.

«Всегда помни».

Кислота в воронке кружилась все быстрее.

– …в сияние света бесконечности…

Том шевелил губами, повторяя слова молитвы, но разум его оцепенел.

– …предаем Деврейга Коркоригана…

Мембрана медленно, медленно вытягивалась, опуская тело – оболочку, которая когда-то вмещала дух отца, его жизненную основу, – в бурлящий бассейн.

– Деврейг! – зарыдала Труда.

Тело опустили. Мгновение оно кружилось, держась на поверхности, затем, продолжая описывать круги, начало погружаться в кислоту: уже частично обугленное и разложившееся на неорганические элементы.

Сжатые руки на безжизненной груди…

– Пора идти, – один из тех, кто решил проводить отца в последний путь, положил руку на плечо Тома.

Но Том продолжал смотреть, как потоки кислоты снова вытолкнули тело на поверхность.

Сжатые руки, указательные пальцы, сложенные в застывшем благословении. Кости, добела отмытые кислотой…

Кончик пальца отломился и упал во вспенившуюся жидкость…

– Идем! – Тома дернули за плечо.

Тело медленно растворялось в пузырящейся кислоте…

«Отец!» – мысленно крикнул Том. Тело пропало.

Потом была панихида.

– Прими мои соболезнования. Пронзительный странный звук волынки…

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Том, но сделал это автоматически.

Его сознание, казалось, освободилось от телесной оболочки, он словно находился в иной реальности. На похороны пришло около тридцати человек, теперь они заняли свои места за спиральным столом.

Слово взял здоровяк с квадратной челюстью и рыжими, как у матери Тома, волосами. Он носил все зеленое.

– Это – Дервлин, – объяснила Труда. – Мой старый друг.

Здоровяк заморгал. Он хотел пошутить, объявив, что не такой уж он и старый, но потом решил, что в присутствии Тома шутка неуместна. Мальчик оценил его тактичность.

– Приятно с вами познакомиться, сэр.

– Нет нужды звать меня сэром, парень, – здоровяк провел короткими пальцами по медным волосам.

«Мама», – вспомнил Том. И тут же отогнал все мысли о ней.

Дервлин повернулся. На его спине – у здоровяка были широкие плечи и узкая талия – наискось был прикреплен футляр с двумя тонкими черными барабанными палочками.

Оказывается, он музыкант.

Одна из женщин за столом, Хелека, носила на спине черную перевязь-колыбельку. Внутри спал крошечный краснолицый младенец. Его маленький кулачок был сжат, а большой палец засунут в рот.

«Неужели и отец когда-то был таким? И вся жизнь была у него впереди?»

В одном из углов Дервлин устанавливал парящие в воздухе литавры, а молодая женщина пела:

Пока исполнялась поминальная песня, Антистита стояла возле центра спирального стола, бормоча благословение на староэльдраическом языке.

– Бенех и благое нех репас…

– Замечательно поет, – пробормотал Том, обращаясь к Труде, и вновь принялся отвешивать гостям поклоны, отвечая на их благословения.

На столе стояли поминальные пироги и тарелки с ароматными шариками риса. Были и другие блюда, названия которых Том не знал. Все хлопоты по организации поминок взяла на себя Труда.

Дервлин вынул тонкие черные барабанные палочки и замер перед висящими в воздухе литаврами, ожидая своей очереди. Негромкий гул беседы, возникший сразу, как только люди приступили к еде, создавал звуковой фон песне.

Во время трапезы Том оставался спокойным: вежливый со всеми, кто желал ему добра, и обаятельный даже с теми немногими, у кого когда-то имелся зуб на отца. Однако все собравшиеся были искренне потрясены смертью Деврейга Коркоригана: она напомнила им о том, что и они вовсе не вечны.