— Я попросил бы вот о чем, друзья мои: пусть каждый не только сообщит свое решение, но и по возможности мотивирует его.
— Никодим, — сказал капитан. — Прошу.
Иеромонах усмехнулся.
— На все есть воля, — сказал он.
Наступила пауза. Потом Шувалов сказал:
— Ну, пожалуйста, мы ждем.
— Я все сказал, — ответил Иеромонах.
— Ах да, понял… — проговорил Шувалов, смутившись.
— Второй пилот! — вызвал Ульдемир.
— Смелый рискует сразу, — сказал Питек, — трус уклоняется. Трус гибнет первым. У меня все.
— Инженер?
Гибкая Рука встал.
— Не надо думать о себе. Надо — о племени. — Он смотрел на Шувалова. — Это твое племя. Думай. Мы выполним.
— Штурман, твое слово.
— Мы стоим там, — медленно молвил спартиот, — откуда нельзя отступать. Иначе люди будут смеяться, вспоминая нас. Даже если их не останется — будут смеяться.
— Кто же? — не понял Аверов.
— Однажды я уже погиб, — сказал грек. — И я тут.
— Уве-Йорген?
— Я рыцарь, — ответил тот. — У меня может быть только один ответ, профессор. Но мне хотелось бы слышать мнение нашего капитана.
— В молодости, — сказал Ульдемир, не обидевшись за некоторое нарушение этикета, — я прочитал у одного писателя хорошие слова: что бы ни случилось, всегда держите в лоб урагану.
Уве-Йорген удовлетворенно кивнул.
Несколько секунд продолжалось молчание. Потом Шувалов поднял голову.
— Капитан, в таком случае прикажите начать монтаж установки. Сейчас же, а не тогда, когда предполагалось.
Гибкая Рука резко повернул голову:
— Еще до торможения? Опасно, профессор! При перегрузках…
Шувалов покачал головой.
— Понял! — воскликнул Уве-Йорген. — Перегрузок не будет, не так ли? Атакуем с ходу?
— Так будет лучше, — сказал Шувалов. — Если мы сохраним теперешнюю скорость, выбросы могут и не зацепить нас. Если только вы обеспечите точность наведения при движении по касательной.
— Чему-то ведь мы все же научились, — сказал Питек.
— Разговоры! — сказал капитан Ульдемир. — Приступить к монтажу! Хвалиться будем потом.
* * *
Ощущение опасности, как ни странно, придало людям бодрости. И в первую очередь — экипажу: опасность — это было что-то из прошлого, из молодости, из той жизни, которую они (каждый про себя) считали единственной настоящей. Для ученых чувство непрерывной угрозы явилось чем-то совершенно новым: переживать такое им не приходилось. В первые дни непривычное ощущение их тяготило; потом, неожиданно для самих себя, они нашли в нем какой-то вкус. Им стало казаться, что новая жизнь, жизнь в опасности, отличалась от прежней, спокойной, как морская вода от водопроводной: у нее был резкий вкус и тонкий, бодрящий запах, заставлявший дышать глубоко и ощущать каждый вдох как значительное и радостное событие.
Вряд ли ученые признавались даже самим себе в том, что такое отношение к жизни возникло у них под влиянием шестерых человек из других эпох, — людей, относившихся к жизни именно так.
Работали быстро, даже с каким-то ожесточением. На звезду Даль поглядывали теперь с опаской. Красивое светило оказалось коварным. Хотелось поскорее сделать все и оказаться подальше от него — если удастся.
Но с тем большим усердием велось наблюдение за светилом.
* * *
— Ну как она там сегодня, Питек?
— Нормально, Уль. Звезда как звезда. Пахнет медом. Ты когда-нибудь ел мед?
— Не меньше твоего. Но при чем тут звезда?
— Желтая, как мед. Хочется зачерпнуть. И еще что-то было, что мне напомнило. Погоди, дай подумать… Да! Пчела!
— С тобой не соскучишься. Еще и пчела?
— Она ползла. Понимаешь: мед, и по нему ползет пчела. Медленно-медленно…
— Прямо идиллия. А цветочков там не было по соседству?
— Извини. Цветов не было. Только пчела.
— Наверное, пятно, — сказал капитан Ульдемир. — На звездах, как тебе известно, бывают пятна.
— Мы это давно знали. У нас были люди, что глядели на солнце, не щуря глаз.
— Дай-ка, я тоже взгляну — через фильтры, конечно…
Ульдемир смотрел на звезду Даль. Медового цвета, приглушенная светофильтром звезда цвела одинокой громадной кувшинкой на черной воде, не имеющей берегов. Пятен на звезде не было.
— Наверное, ушло на ту сторону. Большое было пятно?
— Нет, не очень. Я думаю, среднее.
Ульдемир помолчал.
— Ладно, закончим работу — посмотрим снимки. Наблюдай.
— Будь спокоен, Уль.
* * *
Катер вплыл в эллинг. Створки сошлись, зашипел воздух. Капитан Ульдемир снял перчатки и откинулся на спинку сиденья. Шувалов сказал:
— Благодарю вас, капитан. Работа сделана, я бы сказал, блестяще. Откровенно говоря, я даже не ожидал…
— По-моему, — сказал Ульдемир, — все в порядке.
— Должен сказать, — проговорил Аверов сзади, — что снаружи, из пространства, все это выглядит весьма внушительно. Я раньше как-то не представлял… Да, просто устрашающе. Будь я жителем звезды Даль, то испугался бы, честное слово.
— К счастью, на звездах не живут.
— А эмиттер смотрится просто красиво. Я получил просто-таки эстетическое наслаждение… Итак, можно считать, что у нас все готово? Коллега Аверов?
— Да.
— Капитан?
— Батареи заряжены полностью. Можно начинать отсчет.
— Сначала пусть все отдохнут как следует. Чтобы в решающий момент ни у кого не дрогнула рука. Начнем через четыре часа.
…Осталось четыре часа, и делать было совершенно нечего. Еще раз пройти по постам, постоять у механизмов, послушать, как журчат накопители, как едва слышно гудят батареи, почувствовать, как пахнет нагретый металл… Что еще? Лечь? Уснуть не уснешь, и, чего доброго, еще нагрянут воспоминания… Сад памяти? Расслабит.
Капитан Ульдемир потер лоб. Что-то мешало ему. А значит, что-то не было в порядке. Капитан Ульдемир всю жизнь доверял интуиции, и сейчас не было причин сомневаться в ней.
Хорошо; мысленно пройдем еще раз по всем операциям в правильной последовательности. Вспомним каждую деталь, каждую мелочь. Вспомним, как вели себя люди: кто-то устал? Нервничает? Нет? Тогда что же мешает успокоиться?
Постой. А что же все-таки видел Питек? Пойти взять снимки… Хотя бы наскоро проглядеть сегодняшние снимки…
* * *
Четыре часа миновали.
— Сто четырнадцать… — вел отсчет компьютер. Минутная пауза. — Сто тринадцать…
Уве-Йорген, первый пилот, откинулся на спинку кресла, помахал в воздухе кистями рук, поиграл пальцами. Снова выпрямился.
Послышались шаги.
