- Пёс! - кричу я.
Чалма откатывается в сторону и обнажает лысый череп, из раны на котором сочиться кровь. Рядом лежит ятаган - на золотой рукояти крупный, редкий рубин. Я склоняюсь, чтобы поднять оружие и тут на меня с криком и плачем бросается она...
- Отец! О, мой отец! - кричит она, и её кулачки с ненавистью барабанят мою грудь.
Неожиданно в её руке появляется узкий генуэзский кинжал, и она пробует им меня ударить. Смеясь, я вырываю у неё из рук кинжал и откидываю в сторону. Оборачиваюсь к вошедшему Серёге:
- Смотри, какая райская птица мне попалась!
- Красавица! - соглашается есаул.
Огромные глаза, словно чёрный омут, закружат, унесут в пучину - не вынырнешь. Бархатные опахала ресниц, алый бутон пухлых губ, жемчужные, ровные зубы, две чёрные, достающие до пола косы. Персиянка одета в золото и жемчуга, алые персидские штанишки и короткие, расшитые мелким жемчугом полусапожки. Юлдус - это значит "звезда".
В испуганном, тёмном омуте её глаз, под огромными ресницами отразился я - чёрный от солнца и пыли, пропахший потом и кровью, залившими мой кафтан. Мы замерли - один подле другого. Она - испуганная, маленькая птичка - в глазах застыл ужас. Я - победитель, атаман "гяуров", страшный разбойник. Щемящая тоска вдруг стиснула мне сердце, мне стало её жаль - диковинный, аленький цветочек. Как она прекрасна - редкая краса! Не выдержав, я впился в её губы - забыть, всё забыть: войну, боль и всё остальное! Она закричала и попробовала выцарапать мне глаза.
- Ах ты дикий цветок! - её сопротивление лишь распалило меня, и я повалил принцессу на пол. - Уйди, Кривой! - кричу есаулу.
Персиянка плачет, кусается, а я смеюсь,
- Ты мой ясырь, моя добыча. Теперь ты всегда будешь со мной! - я рву её такие непрочные и лёгкие одежды...
Много позже я спускаюсь по ступенькам дворца. На моих плечах трепыхается и плачет ковёр. На ступеньках сидят Серёжка и Черноярец.
- Отнесите её в струг!
Серёга смотрит на меня и спрашивает:
- Атаман?!
- Я сказал - в струг!
Он молча повинуется, но в его глазах укор.
Я обнимаю Черноярца:
- Это моя славная добыча - потом увидишь!
Иван протягивает кувшин с вином. Хмельные глаза подмигивают мне:
- Отведай, атаман, закрепи удачу - славное вино нашли казаки!
Горькая, терпкая сладость вина напоминает мне её имя - Юлдус. Это единственное, что она мне сказала...
Любила ли она меня? Нет. Ненавидела - рабы никогда не любят своих хозяев. Только я не хотел видеть её своей рабой - а она никем иным быть тоже не хотела. Я любил её, я мог подарить ей целую Персию. Она всегда молча и безропотно принимала меня. Я же вкушал её ласки - ласки испуганного ребёнка. По ночам я слышал, как она тонко и тихо плачет и молится своему богу... Единственное, что она мне подарила - своё имя...
Как-то в одном из городков я с есаулами разъезжал по улице и вдруг из какой-то подворотни выскочил под ноги коню и бухнулся на колени перс в залатанном халате. Размазывая слёзы по щекам, он что-то лопотал, указывая на старую, покосившуюся хижину в конце улицы.
- Ну-ка, есаулы, проверим - чего от нас хочет басурманин, - я направил коня в конец улицы.
Из хижины доносились женские крики.
- Никак, казачки балуют, - хмуро процедил Серёжка Кривой.
- Сейчас проверим, - я соскочил с коня и решительно толкнул дверь ногой.
Двое пьяных казаков в голубых кафтанах, из бывших стрельцов Лопухина, раздели и пытались изнасиловать дочь и жену перса. В центре хижины, на ковре лежал зарубленный молодой сын хозяина. Стрельцы, увидев меня, пьяно заорали:
- Батька-атаман - смотри, каких курочек поймали!
Один, пьяно шатаясь, шагнул мне навстречу.
Я рассёк его от ключицы до паха. Второго порешил Серёжка. Женщины испуганно смотрели на нас, прикрывая руками оголённые места. Перс кинулся к нам, что-то лопоча.
- Уходим, Сергей!
Пламя вспыхнувшего от пожара городка трепетало малиновыми языками, отражаясь в вечернем море. Перегруженные добром струги были готовы к отплытию.
- Эй, казачки-работнички, - я поднял саблю над головой, - видите?!
- Видим, батька! - весело прокричал берег.
- Вот этой саблей порублю, если дознаюсь, что кто-то обижал голь. Неважно, кто он - перс или христианин. Зарублю!
О смерти двух стрельцов уже знали.
Струги молча отчалили от берега без прежних шуток и весёлого свиста.
- Из-за баб порубил удальцов, а сам персидскую княжну держит на струге, - сказал кто-то тихо за спиной.
Я резко обернулся. Мохнатые шапки опущены вниз - никто не смотрит вперёд. Вёсла быстро поднимаются и без брызг опускаются в море.
- Кто?! - выкрикнул я.
Молчание.
Я знал, что казаки недовольны появлением на головном струге прекрасной полонянки. "Околдовала батьку-атамана. Приворожила к себе - и друзья ему теперь не друзья!" Ревновали меня...
- Не за баб я их порешил, не за жёнок персидских, а за совесть их, что позволила им обидеть такого же, как и они, человека, - я улыбнулся. Вешайте бояр, разоряйте купчишек, рубите шаховых наместников, а своих - не троньте. Нам сопутствует удача, на Дону песни сложат о нашем походе, а здесь ещё век будут помнить и ночами высматривать синее море - не плывут ли где казачьи струги. Столько мы уже освободили наших братьев христиан-полоняников?! Ждут нас - так и помчимся дальше по побережью, принося братам свободу и карая их хозяев - пускай запомнят ватагу Стеньки Разина!
- Запомнят, атаман, - отозвались повеселевшие казаки.
В следующих городках казаки вместе с городской голью и рабами врывались в дома басурман с криками "Христос!" и не знали пощады.
В июле мы объявились в шахской области - Мазедаране и подступили к Решту. Уверенные в себе и своей непобедимости, мы высадились на берег, даже не разведав городские посады, а перед нами, словно из-под земли, появились войска Будур-хана. Взяли в кольцо.
- Влипли, атаман! - крикнул Фрол Минаев.
- Пусть попробуют взять - сами будут не рады! - недобро усмехнулся Серёжка Кривой.
- Пустим кровь басурманам, коль доведётся сложить головушки! - Иван Черноярец медленно вытащил саблю.
- Говорить будем! - решаю я. - Как раньше решали - станем проситься на шахову службу. Дескать, ушли от московского государя, челом бьём на службу к шаху Аббасу. Землицу просим на поселение, пусть харчи выделяют. А мы послужим верой и правдой.
- Пустил один глупец волка в овчарню! - улыбнулся Черноярец и нехотя вложил саблю в ножны.
- Хоп! - я направил коня в сторону персидского войска.
Будар-хан был глуп и труслив, а может - слишком спесив: как же укротитель казачьей вольности. Неверные укрощены и изъявили желание служить Аббасу II. А, может, проявил осторожность и терпеливость - не хотел проливать слишком много крови своих подданных.
