— Позови их, — сказал Шерринфорд. — Спроси, хотят ли они говорить со мной.
Непонятные, словно голос флейты, слова перелетели туда и обратно.
— Да, — перевел юноша. — Владыка Луигхейд будет говорить. Но я должен сказать, что уйти тебе никогда не позволят. Не сражайся с ними, уступи. Выйди. Ты ведь не знаешь, что значит жить, пока не побываешь сам в Кархеддине, под горами…
Аутлинги приблизились.
Джимми замерцал и исчез. Барбро держали сильные руки на широкой груди. Словно бы лошадь мерно скакала под нею.
Это мог быть конь, хотя здесь их держали очень немногие, для спорта или из любви. Она ощущала, как ветки хлещут по ее бокам, шелестят, расступаясь, листья, как гулко ударяют о землю копыта, тепло и запах жизни клубились в темноте вокруг нее.
Тот, кто держал ее, мягко сказал:
— Не бойся, милая. То было видение. Но он ждет нас, мы едем к нему…
Ей смутно помнилось, что она должна чувствовать ужас или отчаяние, или что-то похожее. Но эта память была где-то далеко: сейчас ее омывало ощущение, что ее любят… Покой, покой, дремота в тихом предчувствии радости…
Скоро лес раступился. Они пересекли поляну, где серые валуны громоздились в лунном свете, а их тени колебались, отражая переливы северного сияния. Порхлики танцевали, как крохотные кометы, над растущими у валунов цветами.
Впереди маячил пик, вершиной упиравшийся в облака.
Барбро удалось глянуть вперед. Она увидела голову лошади и со спокойным изумление подумала: «Боже, да ведь это Самбо, который был у меня в детстве…» Взглянув вверх, она увидела и мужчину. На нем был черный плащ с наброшенным капюшоном, под которым смутно виднелось лицо. Полушепот, полукрик вырвался у нее: «Тим…»
— Да, Барбро.
— Я похоронила тебя…
Его улыбка была бесконечно нежной.
— Не думай, что мы лишь то, что покоится в земле… Бедное, истерзанное сердечко. Та, что позвала нас — Целительница Всех. А теперь отдыхай и смотри сны.
— Сны… - сказала она и попыталась повернуться, приподнявшись. Но усилие было слабым. Почему ей надо верить пыльным сказкам об… атомах и энергиях, сказкам, никогда не доходившие до ума… когда Тим и конь, подаренный отцом, несут ее к Джимми?.. Ведь тогда все прочие вещи — злые выдумки, а это, неужели это ее первое пробуждение?
Как будто прочитав ее мысли, он прошептал:
— В стране Древнего Народа есть песня. Это Песня Мужей.
Парус мира
Невидимый ветер надует.
Плывет, разрезая свет.
Пробужденье во тьме…
— Мне непонятно, — сказала она.
Он кивнул.
— Тебе придется понять многое, милая, и мне нельзя будет встретиться с тобой снова, пока ты не поймешь этих истин. Но в это время с тобой будет наш сын.
Она попыталась поднять голову и поцеловать его. Он он удержал ее.
— Не сейчас, — сказал он. — Ты еще не принята в число подданных Владычицы. Мне не следовало приходить за тобой, но она оказалась слишком милостивой, чтобы запрещать. Лежи, лежи…
Время летело. Конь мчался неутомимо, не запинаясь, вверх, в горы. Один раз она различила несущееся мимо войско и подумала, что они движутся на последнюю чудесную битву против… кого? Того, кто там, на западе, лежит, закованный в печаль и железо. Потом она спросила себя, как имя того, кто привел ее в страну Древней Правды?
Наконец между звезд встали высокие шпили, между звезд волшебных и неярких, чей шопот утешает нас после смерти. Они въехали во двор замка, где недвижно горели свечи, плескались фонтаны и пели птицы. В воздухе плыл густой аромат брока и перикуп, руты и роз, потому что не все, что пришло с человеком, было плохим. Во всем великолепии Живущие ждали встречи с нею. Ровно и красиво плыли вверху пааки; среди стволов мелькали дети; веселье оттеняло легкую грусть музыки.
— Мы приехали… — Голос Тима неожиданно и необъяснимо заскрежетал. Барбро не поняла, как он спешился, не выпуская ее. Она стояла перед ним и видела, что он шатается.
Ее охватил страх.
— Ты цел?.. — Она схватила его руки. Они были холодными и шершавыми. Куда исчез Самбо? Ее взгляд скользнул под капюшон. Здесь, при более сильном свете, она могла ясно видеть лицо своего мужа. Но оно размывалось, теряло отчетливость, менялсь… — Что случилось, что не так?..
Он улыбнулся. Эту ли улыбку она так любила? Невозможно припомнить…
— Я-яя… я должен… идти… — прогудел он, так тихо, что она едва расслышала. — Еще не время для нас… — Он освободился и повернулся к фигуре в плаще, появившейся рядом.
Туман закружился над их головами.
— Не смотри, как я уйду… — попросил он ее. — Снова в землю… Для тебя это смерть. Когда придет наше время… Вот наш сын!
Ей пришлось отвести взгляд. Упав на колени, она раскрыла объятья. Джимми влетел в них, как теплый, увесистый снарядик. Она взъерошила его волосы; она целовала его шейку; она смеялась, плакала и несла глупости; и это был не призрак, не украденный у нее кусок памяти. А когда она огляделась, садов уже не было. Но это ничего не значило.
— Я по тебе так скучал, мама. Ты не уйдешь?
— Я тебя увезу домой, мой маленький.
— Оставайся. Здесь здорово. Я покажу! Только оставайся.
Пение зазвучало в сумерках. Барбро встала. Джимми вцепился в ее руку. Они были лицом к лицу с Царицей.
В одеждах из северного сияния стояла она, прямая и высокая в сверкающей короне, убранная бледными цветами.
Ее облик напомнил Барбро Афродиту Милосскую, чьи репродукций ей часто доводилось видеть; но она была куда прекраснее и величавее, и глаза ее были темно-синими, как ночное небо. Вокруг снова вставали сады, замок Живущих, тянущиеся к нему шпили.
— Добро пожаловать навсегда, — певуче сказала она.
Поборов свой страх, Барбро сказала: — Дарящая Луну, позволь нам уйти…
— Это невозможно.
— В наш мир, маленький и любимый, — просила Барбро, — который мы выстроили для себя и бережем для своих детей…
— В тюремные дни, ночи бессильного гнева, к труду, что крошится в пальцах, к любви, каменеющей, гниющей, уносящейся с водой, утратам, горю, и к единственной уверенности в конечном ничто? Нет. Ты, чье имя отныне Стопа Идущая, тоже будешь праздновать день, когда флаги Древкего Племени взовьются над последним из городов и человек станет по-настоящему Живущим. А теперь иди с теми, кто обучит тебя.
Царица Воздуха и Тьмы подняла руку, призывая. Она застыла, но никто не отозвался на зов.
Потому что над фонтанами и музыкой поднялся мрачный гул. Дрогнули огни, рявкнул гром. Ее духи с визгом разбежались перед стальной тушей, с ревом мчавшейся от гор. Пааки исчезли в вихре перепуганных крыльев. Никоры кидались тяжелыми телами на пришельца и падали, пока Царица не приказала им отступить.
